океан от оконечности Аляски до Камчатки.
Найдем ли мы каланов? Кто знает, полюбят ли они нас или хотя бы не будут ненавидеть? Мы идем, без сомнения, во всеоружии наилучших в мире побуждений. Увы! Хотим мы того или нет, но мы принадлежим к породе убийц. Надо констатировать, что и здесь, на открытой природе, в этом кажущемся девственным пейзаже, в десятках километров от ближайшего порта, человек утвердил свою репутацию существа, ненавидимого всем остальным животным царством.
Любой кораблик — и уже паника: кроме любителей каланов, здесь не одно десятилетие небезуспешно орудовали еще и охотники на тюленей и китобои. Кровь, как я уже упоминал ранее, густо текла по склонам прямо в заливы.
„Калипсо“ перевозит только друзей животных, о чем последние не ведают — и имеют полное право не ведать (осторожность — мать безопасности). Так, стадо котиков Стеллера, которое мы застали при нашем прибытии на Амчитку, один из Алеутских островов, рассыпается через мгновение при нашем приближении. Тревожные крики, хлопки массивных ласт, и вот вся компания в воде — подвижная гидродинамическая форма, вызывающая наше восхищение своими гармоничными движениями.
Однако этот вид котиков имеет не столь ценный мех, как его ближайшие сородичи, и потому не является объектом интенсивного промысла. Его наличный состав достаточен, ему не грозит истребление. Тогда почему же эта страшная паника? Почему этот всеобщий ужас при виде человека?
Если даже котики, на которых охотятся меньше, исчезают при первом появлении Homo sapiens, могу представить себе, что калана, травмированного убийствами, весьма нелегко будет приручить…
Естественное местообитание — келп, леса гигантских водорослей, постоянно колеблемые волнами. Именно здесь, на стыке пенных волн, они и обосновались. Их местожительство, их биотоп, как говорят экологи, очень узко определенен.
Каланы предпочитают открытые берега. Их редко встречают в закрытых бухтах. Они никогда не заходят в эстуарии и вообще никогда не поднимаются по рекам. Они редко выходят на сушу, по крайней мере калифорнийские каланы не делают этого ни при каких обстоятельствах. На берегах Алеутских островов и Аляски чаще можно застать калана на скалах и на пляже, но (предосторожность обязывает!) не дальше, чем в 5–6 метрах от воды. Посетив один из тех редких островов, к которым человек почти никогда не причаливал, исследователи были удивлены, застав каланов, спящих в траве, метрах в семидесяти пяти от воды. Доказательство того, что рай земной для каланов все еще существует…
Постель из келпа
Некоторые колонии каланов, например те, что обитают у оконечности полуострова Аляска и подле острова Унимак, живут в водах, полностью лишенных келпа. Но это исключительный случай.
Нормальное же местообитание, экологическая система, экосистема тех, кого мне хотелось бы сделать моими друзьями или хотя бы приблизиться к ним, — это скалистые берега, ощетинившиеся рифами (но и защищенные от ветров) и повсюду щедро окруженные гигантскими водорослями, которые я созерцаю с мостика „Калипсо“.
Каланы держатся в водах с глубинами по меньшей мере 30 брассов (54 метра), за милю от берега, где они недоступны для наземных хищников и в то же время защищены от волнения. Время от времени они посещают места кормления, — узкую полосу, включающую приливо-отливную зону и зону, расположенную непосредственно за нею. Они спят, завернувшись в узкие слоевища келпа, опускаясь и поднимаясь на волнах вместе с ними. Это оригинальное приспособление, однако, не является защитой от холода, а призвано помешать им быть унесенными либо в открытое море, либо к берегу. Однако каланы могут спать и без таких приспособлений: на острове Унимак, например, где келп отсутствует, каланы отдыхают группами в открытом море. Очень интересно наблюдать каланов, когда они спят все вместе в своих постелях из келпа, прикрепившись к океаническим водорослям, ориентированные в строго определенном направлении, согласно действию ветра или течений… (Молодые особи всегда проводят свои сиесты и спят ночью в объятиях матери, уютно устроившись на ее груди. Когда они подрастут, мать кладет себе на грудь только голову отпрыска, тело же его находится теперь в воде, повернутое под прямым углом по отношению к ее собственному. Наконец, перед тем как окончательно расстаться, мать и ребенок спят бок о бок друг с другом.)
Каланы не мигрируют. Они никогда не поселяются заново на далеких берегах. Они рождаются, любят, живут и умирают на нескольких квадратных километрах своей родовой территории. За редким исключением 50–60 миль глубокой и свободной воды представляют для них непреодолимую преграду.
Эта узкая адаптация к весьма скромной среде — несколько брассов в длину океанского берега и несколько случайных скал, обнажающихся при отливе, — все это не лишено неудобства. Ибо колония, внезапно пораженная болезнью или уничтоженная охотниками, восстанавливается крайне медленно — если вообще восстановится когда-нибудь. Отдельные популяции на отдельных островах или даже в некоторых местах на континенте, уничтоженные охотниками в начале XIX века, более не восстанавливались…
Понятно, что найти этих животных очень нелегко. Заснять в воде этих робких млекопитающих — также нелегкое дело, могу пойти на пари. Но это то, что мы обязательно должны сделать.
Я знаю, что чайки с крыльями цвета морской воды являются верными индикаторами присутствия животных: эти птицы, комменсалы каланов, располагающиеся вблизи колонии животных в часы их отдыха, быстренько подбирают объедки со „стола“ каланов.
Пока „Калипсо“ приближается к полям прибрежного келпа и водоросли предательски опутывают ее винт (который ныряльщикам придется высвобождать), сотни птиц всех сортов кружатся над волнами. Чайки с зелено-голубыми крыльями уже прилетели на свидание: нам предстоит определить их поле деятельности и следить за ними до тех пор, пока они не начнут свою трапезу в колыхающейся „столовой“ каланов.
Винты „Калипсо“ освобождены (не без труда), я даю сигнал к началу поиска. Все на корабле следят за морем. Пловцы-энтузиасты устраиваются в зодиаке.
Мы начинаем поиск каланов как на поверхности моря, так и в подводной чаще водорослей.
Уже и на поверхности моря ясно, что мы хлебнем горя: тысячи поддерживающих водоросли округлых черноватых поплавков, монотонно перекатываемых волной, на расстоянии могут быть приняты за головы плавающих животных. Если нам не помогут чайки, будет очень трудно.
Может быть, при погружении наши шансы возрастут. Но нужно, чтобы люди с „Калипсо“ прежде всего пообвыклись с этой враждебной средой, таинственной, беспокоящей, по меньшей мере странной и необычной; с этой путаницей гигантских водорослей. В ледяной воде их огромные коричневатые пластины с бликами то изумрудного, то медного цвета, перепутанные как щупальца по прихоти волн, на которых играет неверный и странный свет, образуют фантастическую декорацию, способную заставить призадуматься даже самых бесстрашных. Мы привычны к водной растительности, но никогда еще не доводилось нам попадать в подобные океанические девственные джунгли.
Здесь, в бореальной области Тихого океана, келп представлен многими видами Alaria и особенно видом Nereocystis lutkeana. Эта водоросль, прикрепленная ко дну мощными ризоидами (как и все ее родственники), развивает „стебель“ (ученые называют его ствол), очень тонкий в основании, который чрезвычайно быстро увеличивается в диаметре и становится полым на вершине. Этот ствол оканчивается вздутием — объемным пневматоцистом, наполненным газом, отличным поплавком,
— от которого отходит обширная листовая пластина, рассеченная на длинные ремневидные полосы. Даже те Nereocystis, что достигают длины 40–50 метров, все же являются однолетними растениями!
