Асвальд сын Кольбейна остановился над кучей неподвижных тел. Его внимание привлек длинный, хороший меч с серебряной волчьей головой на рукояти. Сталь хорошая, грязная, правда, с засохшей кровью, но без зазубрин. А судя по двум мертвым фьяллям, лежавшим рядом, по изрубленным в щепки щитам и прорванным кольчугам, меч выдержал немалые испытания. Асвальд наклонился, проверил, не теплится ли в ком-то из двоих жизнь. Увы, сегодня вечером они сядут за столы в Валхалле. Хорошо, что лица незнакомые. Никто из знавших злоязычного Асвальда Сутулого не мог и предположить, как сильно он не любит видеть среди мертвых знакомые лица. Каждый, кого ты знал, уносит отсюда и часть тебя самого.
Махнув рукой товарищам, собиравшим трупы, Асвальд перевел взгляд на меч.
– Больше тебе не пить крови фьяллей! – пробормотал Асвальд. – Пожалуй, ты и будешь моим лучшим пленником. Иди сюда.
Он наклонился, обернул руку плащом и за клинок вытянул меч из руки бывшего владельца. Асвальд терпеть не мог прикасаться к мертвецам – пожатия мертвых рук крепки и запросто могут утянуть за собой. Туда, куда он отнюдь не торопился.
– Что ты там нашел? Хорошая добыча? – К нему подошел Снеколль Китовое Ребро. Его молодое светлобородое лицо после битвы выглядело осунувшимся и побледневшим, на лбу под волосами краснела ссадина, но серые глаза смотрели так же бойко.
– Неплохая, – обронил Асвальд, показывая меч с волчьей головой. – Сам Хродмар сын Кари не постыдился бы такой добычи.
– Он добудет тоже что-нибудь… не хуже! – с нарочитой бодростью ответил Снеколль и обернулся к горам. – Ведь он вернется, да? – не слишком складно прибавил он, и его по-детски чистые глаза при этом смотрели почти жалобно.
Асвальд тоже посмотрел в сторону гор и поджал губы. Когда в разгар битвы Стюрмир конунг стал отступать, над горами вдруг выросла фигура великана, огромного и темного, как грозовая туча. Первая мысль была: меня здорово огрели по голове, вот уже и бред. Вторая: все тролли и великаны этого проклятого Квиттинга поднялись на нас. Копье Торбранда конунга, дар самого Одина, разбилось о грудь великана. Стюрмир конунг уходил – с ничтожно малой дружиной, но живой. И тогда Хродмар сын Кари бросился за ним. Прямо под ноги великану. До сих пор при воспоминании об этом мерещилось содрогание земли, в ушах перекатывался тяжелый грохот, а в лицо летела слепящая крошка камня и старого, душного льда, какой скапливается в расселинах скал.
Великан сдвинул горы. Просто взял две соседние за вершины и сдвинул, как ребенок сдвигает самим же насыпанные песчаные кучки. Они и сейчас выглядели двумя кучками, только вот поработали над ними руки ребеночка из рода тех, кому под силу создавать и разрушать целые миры. Будь он неладен! Обломанные сосны висели вдоль черты «шва», как сухие травинки. Жуткий на вид обрывистый склон образовался там, где еще утром была долина между двумя горами. К этому склону, покрытому острыми обломками скал, казалось страшно даже подступиться. И где-то за ним они остались: великан, Стюрмир конунг и Хродмар сын Кари с той горсткой людей, которая посмела и успела пойти за ним.
Асвальд терпеть не мог Хродмара сына Кари.
– Да чего он сможет там найти? – громко, презрительно ответил он грустному Снеколлю. – Я не думаю, что из черепа Стюрмира стоит делать чашу – кто будет из нее пить, тот поглупеет! Так что он мне очень позавидует, когда вернется.
– Ты думаешь, он вернется? – уточнил воспрянувший Снеколль.
Асвальд сплюнул и пошел прочь, унося меч с волчьей головой. Он терпеть не мог Хродмара, но сейчас отдал бы что угодно, лишь бы тот вернулся. Подобная потеря для войска и конунга сейчас, когда долгожданная победа наконец одержана, была бы невыносимо горька. Асвальд старался даже не думать о том, что в эти мгновения Хродмар, быть может, уже мертв, растоптан каменными ногами великана, погиб под лавиной… Откуда это? С чего это он так расчувствовался, почему не… Ну, радоваться смерти товарища по битвам – недостойно, но почему он совсем не думает о том, что эта смерть наконец-то освободит ему место возле конунга? Непонятно. Сольвейг объяснила бы. Она все знает о таких вещах, хотя ей всего четырнадцать лет.
Сольвейг… Асвальд остановился посреди поля битвы, не замечая трупов и луж крови под ногами, поднял лицо к небу и закрыл глаза. Одно имя маленькой Сольвейг дочери Стуре-Одда грело и освещало, как солнечный луч.[12] Никто во всем войске не знал, как сильно Асвальд сын Кольбейна мечтает о встрече с ней. Но на свете вообще много такого, о чем никто даже не подозревает.
Гери и Фреки, волки самого Одина, стояли над полем битвы и выли, выли, подняв огромные окровавленные морды вверх, к далеким тучам. Их вой лился широкой холодной волной, качал, как вода, и казалось, что тебя несут волны той реки в мире мертвых, что полна острых мечей… Все вокруг было серым, и лишь изредка сквозь туман пробивалось бледное пятно скользящего света. Постепенно то одно из пятен, то другое яснело, приближалось, превращалось в факел в руке валькирии. Статные девы в кольчугах, в золоченых шлемах, из-под которых густыми волнами спадали потоки волос, медленным шагом обходили поле битвы, одного за другим поднимали павших и уносили вверх, в серые облака, туда, где ждали их ворота Валхаллы. Нетрудно узнать обиталище Одина – там вместо стропил копья, на кровле – щиты, на скамьях – доспехи…
– выпевал совсем рядом низковатый, но звучный женский голос. Певшей не было видно, но голос звучал так отчетливо, как будто раздавался внутри.
Валькирии были разные – одни с суровыми лицами, с густыми черными волосами, похожими на грозовые тучи, и широкими, как у мужчин, плечами, с густыми бровями, и взор их светел и страшен, как молния. Другие – легкие, стройные, истинно облачные создания, с волосами из чистого солнечного света, с небесным сиянием в глазах. Были и те, что скользят тихим шагом, точно тень, с бледными лицами, с мягкими волосами цвета сумерек – девы вечерних грез, что приходят, когда думаешь о смерти и не можешь прогнать обаяния тайны…
И что-то отзывалось на эту песню в замершей душе, что-то глубокое, скрытое, заложенное во младенца при рождении, но проспавшее все время жизни и лишь сейчас проснувшееся на пороге небес – и странно было найти в себе что-то настолько важное и неизвестное. Закрытым глазам сами собой являлись бескрайние палаты, столы, скамьи, люди, сотни и тысячи людей, уже слышавших до тебя эту древнюю песню, прошедших до тебя этот путь. И уже нет страха и горя – тебя ждет вечная дорога, на которую каждый ступает в свой черед. И больше ты не один – ты часть неисчислимого войска, сбросившего оковы земных судеб. И больше нет палат и людей – только глаза, мириады глаз в море света – все одинаковые, сияющие звездами и ждущие, когда ты присоединишься к ним. Это твоя семья, твое племя, твой род человеческий…
– Идем со мной, отважный воин, твои битвы отныне не здесь… – шептали голоса, и не было сил противиться им, потому что это – судьба. – Хьяльмхильд! Гельдвина! Вальдона! Вальдона!
Блуждающий огонь приблизился, сияние его нестерпимо жгло глаза через опущенные веки, но не было сил отвернуть лицо. Прохладная рука погладила по волосам, и словно свежая вода потекла в засохшие жилы. Запах грозы наполнил грудь, все закипело, заискрилось ощущением силы, новой жизни…
– Нет, я тебя не возьму, – с сожалением протянул мягкий, молодой женский голос. Все существо стремилось к нему, хотелось просить: возьми, возьми меня! – Твой срок еще не настал, – отвечал голос невысказанной просьбе. – Норны спряли твою нить подлиннее. Но не печалься. Как жизнь пролетит – не заметишь. Ты будешь у нас. Чуть раньше, чуть позже – Валхалла не знает течения земных лет. До битвы с Волком ты успеешь встать в наши ряды. Жди. Жди своего срока…
Поток свежего ветра с запахом грозы оттянулся назад, духота тяжело навалилась, погребла. Блуждающий огонь медленно удалялся, и вместе с ним таяла в тумане фигура высокой стройной девы. Поток светло-русых волос мягко колебался у нее за спиной, подол белой одежды был чище и светлее лебединого крыла, факел в поднятой руке тянул и тянул за собой. Но она уходила, уходила безнадежно.
