пропуская мимо сани, нагруженные бочками, едва сумела уклониться, чтобы крайняя бочка не ударила ее торчащим днищем, передвинулась за сосну.
Теперь она была в лесу, хотя вереница саней, пленников, кметей с факелами двигалась совсем рядом, почти на расстоянии вытянутой руки. Дивина медленно пошла вдоль дороги в обратном направлении. Идти по лесу было тяжело, она проваливалась в снег по колено, и без того замерзшие ноги совсем оледенели, да и теплее тут не было. Но Дивина была опять на свободе и сосредоточилась только на том, чтобы поддерживать отвод глаз еще какое-то время. Ее не должны увидеть те, кто движется по дороге, и о ней не должен вспомнить никто. Ни Вишеня с Гречихой, ни те смоляне, которые охраняли пленных.
Оживление, голоса, скрип саней на дороге вдруг кончились, впереди было пусто. Весь шум ушел назад и продолжал удаляться. Дивина выбралась на дорогу и пошла навстречу широкой полосе следов от ног, копыт, полозьев, стараясь идти быстрее, чтобы разогнать кровь и согреться. Но снег все шел, следы быстро исчезали. Лоб и щеки совсем застыли; Дивина то прикрывала их рукой, чтобы дать хоть немножко оттаять, то совала онемевшую руку в рукав, но от этого только хуже приходилось тому, что под рукавом. Зубы стучали, губы дрожали, из глаз текли слезы; Дивина жмурилась, стараясь ровнее дышать и не думать о том, как далеко их могли увести.
Впереди захрустел снег, мелькнуло что-то большое и темное. Подумав, что кто-то из нападавших мог отстать, Дивина отшатнулась с дороги и прижалась к дереву. Она даже почти не боялась, все чувства в ней омертвели. Закрыв глаза, она ждала, пытаясь отдохнуть. Но было тихо. Должно быть, ей попался навстречу какой-то зверь. А так хорошо стоять здесь и больше не шевелиться…
С усилием оторвавшись от промерзшего ствола, Дивина пошла дальше. Вытащить ногу из снега, перенести ее чуть вперед и поставить каждый раз становилось отдельным подвигом. Дивина целиком сосредоточилась на этом и далеко не сразу заметила, что идет между деревьями, и деревья эти растут очень близко друг к другу. Она попыталась оглядеться, но ничего не увидела: только снежная мгла, тьма и две тонкие, почти прижавшиеся одна к другой кривоватые сосны.
Это не дорога. Значит, она пошла не в ту сторону. Дивина повернулась и побрела назад. Но даже той сосны, под которой она отдыхала, найти не удалось, а может, она ее просто не узнала. Где может быть дорога? Их гнали от Радегоща на юго-восток, значит, идти ей на север, но даже поднять голову и по веткам разобраться в сторонах света было нельзя.
Она пошла наугад, уже не надеясь выбраться на дорогу, а только стараясь двигаться, чтобы не замерзнуть. Она шла, опираясь на стволы, почти падая от одного к другому. Умом она понимала, что заходит все дальше в лес, удаляется от дороги, но остановиться было слишком страшно. Если бы прекратился снег, если бы рассвело, она сообразила бы, в какую сторону идти… ей бы хватило сил добраться до Радегоща или хотя бы до Доброва поля, которое где-то в этой стороне…
Но вот она уткнулась в толстое дерево и осознала, что уже некоторое время пытается поднять ногу и не может. Она держалась за сосну обеими руками и понимала, что без этой опоры просто не сможет стоять. Рук и ног она уже почти не чувствовала, лицо замерзло так, что казалось, будто на нем застыла ледяная корка. В голове гудело, веки не поднимались. Дивина прислонилась онемевшим лбом к дереву и поползла вниз, царапая щеку о кору.
И снаружи, и внутри нее было одинаково пусто и холодно. Снегопад мягкими ладонями гладил ее по волосам, она словно бы отплывала куда-то, и уже казалось не так холодно, а главное, тревога и страх ушли, точно все уже позади. Она крепче прижималась к старой сосне, как к лучшему другу, хотя сама не знала толком, кто для нее на свете лучший друг… Не так уж много она знала близких людей. Только Елагу… и Ледича… и Лес Праведный… хотя он-то не человек…
–
Дивина смутно понимала, что надо бы ответить, но мысли еле-еле ворочались.
–
«Тепло…» – только подумала Дивина, у которой и правда ласковое тепло, родившееся из застывшей немоты всего тела, поползло по коже.
– Тепло… батюшка… – то ли сказала она, то ли хотела сказать, но только двинула губами.
Громадная белая фигура, склонившаяся над ней, покачала головой, похожей на заснеженный куст. Взмахнув руками, она прямо из воздуха достала что-то большое, пушистое, напоминающее шкуру какого-то особого снежного медведя, накрыла сжавшуюся у корней дерева девушку, подняла на руки, завернула в шкуру и понесла, легко ступая по снегу. Деревья сами отклонялись с пути Лесного Хозяина, а его огромные ноги, как ни были тяжелы, не оставляли в глубоком снегу никакого следа.
Князь Столпомир праздновал Морозы в городке под названием Витьбеск. На берегу реки Витьбы издавна жили несколько родов, чьи владения почти слились, образовав нечто вроде растянутого вдоль реки поселка. Здесь князь Столпомир лет десять назад поставил княжий двор с просторными дружинными избами и конюшнями. Весь год там обитал только тиун с немногочисленной челядью, но зато раз в год городок несколько дней был оживлен и полон движения. Остановившись в Витьбеске, князь рассылал по всем окрестным поселениям своих людей, чтобы собрать дань и узнать новости.
О поисках своей дочери князь никому ничего не рассказывал. Кмети между тем в каждом, даже самом крохотном, поселочке, где все жители наперечет, расспрашивали, не объявлялась ли несколько лет назад девушка неведомого рода. Скоро уже по округе ползли слухи, что князь кого-то ищет, но о том, что у него когда-то была дочь, уже просто забыли.
На праздник Морозов князь устраивал пир, и в Витьбеск съезжались старейшины из всех окрестных родов. Как ни хотелось ему поскорее оказаться в Радегоще, нарушить обычай и обидеть богов Столпомир не мог, поэтому чествовал Мороза со всей подобающей пьяной пышностью. Напоенных до бесчувствия стариков утром развозили по домам на санях, но зато те оставались очень довольны княжеским приемом.
Горденя приехал сюда на другой день к вечеру. Как ни был вынослив лось, запряженный в его сани, к концу пути он совсем заморился, как и сам парень. Измученный, голодный и замерзший Горденя даже не мог внятно объяснить, что его привело, и хмельные в честь праздника челядинцы не хотели его пускать, принимая тоже за хмельного.
Его слова о том, что на Радегощ напало целое войско, поначалу принимали за пьяные бредни. На счастье, Радоня проходил по двору и услышал слово «Радегощ».
– Чего ты там про Радегощ? – Кметь остановился возле Гордени, из последних сил спорившего с челядью, и прислушался, неверной рукой придерживая на голове шапку. – Ты – оттуда?
– Оттуда я, оттуда, леший вас всех раздери! – ругался едва стоявший на ногах Горденя. – Где князь-то? Хоть ты ему скажи, раз эти пни дубовые не пускают, – грабят Радегощ, может, уже весь начисто разграбили! Может, там уже уголья одни, а не город!
– Кто – грабит? – Радоня вытаращил глаза. – Ты чего несешь?
– Да не знаю я, какие чуды болотные, а налетели на нас в первый вечер Морозов! Людей вяжут, скотину гонят, дворы жгут! Посад разорили, в детинце ворота ломали! Ну что ты смотришь на меня глазами коровьими? Совсем ум пропили тут! Скажи князю, пусть выйдет!
Кметь вместо ответа ухватил Горденю за рукав и поволок в двери гридницы. Он был недостаточно трезв, чтобы сразу осмыслить услышанное, но и недостаточно пьян, чтобы не оценить его важность.
– Князь! – заорал он во всю мочь, чтобы перекричать шум, вваливаясь вместе с Горденей в двери. – Вот этот говорит, что Радегощ какие-то лешии грабят!
Стало потише, дружина и гости обернулись к вошедшим. А Зимобор невольно встал: все его мысли были в Радегоще, и он сразу узнал Горденю!
– Иди сюда, не бойся! – Радоня почти волоком подтянул парня к сидевшему во главе стола князю. – Говори! Князь, он говорит, что чуды болотные Радегощ грабят!
– Чуды болотные! – Князь Столпомир озадаченно потер лоб. Он тоже насторожился при упоминании Радегоща, но такое сообщение отнес бы скорее к пьяному бреду. – Что такое? Ты чей?
– Из Радегоща, Крепеня сын, старосты Дельницкой улицы. – Горденя поклонился, покачнувшись при
