бедрам, словно искал огниво. – Всегда ты, брате, на самом занятном перебьешь! Я как раз до нее и дошел.
– До кого?
– До девки! Слушай. У них в том роду девка есть, не то что б очень хороша, но такая веселая, что и красоты не надо. Она им, говорят, счастье приносит. Любые хвори руками лечит. Она меня раз перевязала, раз погладила – и нет ничего…
Держимир насмешливо покосился на брата.
– Так где, говоришь, было?
Байан фыркнул, потом расхохотался. И Держимир наконец засмеялся тоже. Его лицо оттаяло и ожило, глаза посветлели. Он глядел на Байана с каким-то горьким обожанием, словно и проклинал, и благословлял судьбу за такого брата. Даже Байану на миг стало совестно – он не задумывался раньше о том, как дорог своему старшему брату. Тоже, брате милый, нашел сокровище! Сын рабыни, да еще чужеземки… Правда, в одном Байан считал себя достойным любви Держимира: он был предан старшему брату и всем его замыслам без остатка и без сомнений.
А князь глубоко дышал, только сейчас ощутив восхитительную, сладкую и бодрящую свежесть воздуха, и все не мог надышаться. Все эти долгие дни горе лежало на его груди громадной земляной глыбой, не давало вздохнуть, а теперь наконец-то он ее сбросил! Сразу весь мир прояснился, стал светлым и просторным, гораздо более прекрасным, чем до этого злосчастного похода на Истир. «Не знал ты раньше лиха, князь прямичевский! Теперь узнал, так скажи спасибо!» – думал Держимир, обращаясь к себе самому как бы устами тех трех вещих старцев, вместо которых явился Байан, со смехом поломал тоску о колено и пошвырял через левое плечо в дальний овраг. Пусть валяется, никому-то не нужная… Хотелось вскочить, раскинуть руки крыльями и прянуть с обрыва – и лететь над широкой быстрой Ветляной, над крутыми берегами и буйными травами, над кудрявыми вершинами берез. Мать Макошь, да неужели это все и раньше было таким красивым? И почему он не видел?
Он уже и не верил, что совсем недавно мог считать Байана мертвым, – и как только поверил в такую глупость? И как не сошел с ума, пока верил?
– И правду говорили – она удачу приносит, – продолжал Байан, глядя не на брата, а куда-то вдаль. Лицо его немного затуманилось: он вспомнил Смеяну, взгрустнул, что ее больше нет рядом. Пожалуй, надо было ее уговорить-таки и увести с собой.
– Она – кто? – не понял Держимир, слишком занятый своим счастьем.
– Девка та. Смеяна, – пояснил Байан, мельком глянув на брата, и выразительно вздохнул. – Я же тебе говорю: хотел ее сюда забрать, да она не пошла.
– Ростиславе с Доброладой расскажи, вот они обрадуются! – хмыкнул Держимир, но сам знал, что если бы Байан пожелал-таки привести в терем новую жену, некрасивую и незнатную, он бы принял ее в семью и даже защищал от неприязни двух старших невесток, боярских дочерей.
Байан еще раз вздохнул и ничего не ответил. Две жены-красавицы ждали его дома, да и на купальских игрищах он не собирался теряться. Конечно, скоро он забудет Смеяну и будет прекрасно жить, как раньше, но сейчас ему было грустно.
– Удачу приносит! – повторил Держимир и сжал плечо Байана. – Эх, брате! Тебе все удачу приносит, что ни возьми! О двух головах родился! Чего тебе еще надо! А вот я… Старички где? – спросил он про Озвеня и Звенилу.
Байан пожал плечами:
– Да Вела их ведает! Мне в Трехдубье сказали, что я с ними разминулся. Они вниз уплыли, а я в лесу ночевал. Все к тебе, нечесаному, торопился! Сказали мне, что за головой моей поехали. Не бежать же мне было за ними! Пусть старички погуляют. С тобой тут им сидеть тоже не мед. Особенно без меня…
Байан покосился на брата, ожидая ответных восхвалений. Но Держимир смотрел на воду и медленно кивал, кажется не очень-то и слушая. Ему требовалось какое-то время, чтобы заново утвердиться в мире, ставшем прекраснее прежнего.
– Ох, беда будет, когда женишься! – кинул еще один камень Байан. Он привыкал к любым переменам за считанные мгновения и не мог долго сидеть на одном месте. – Изведешь ведь жену! Ласковый ты наш…
– Когда женюсь… – задумчиво повторил Держимир, услышав все-таки самое главное. – Так что там, у речевинов, – сговорились Скородум и Велемог?
– Да. – Байан вдруг тоже стал серьезным. – Сегодня, знамо дело, велик-день, а вот завтра надо думать. Во-первых, сговорились и встречу с невестой назначили – в новогодье, в Велишине. Во-вторых, строит Велемог новый сторожевой город – как раз там, где наш Громоглас чуть его сыночку любезному голову не сшиб.
– Чуть! – рыкнул Держимир, собираясь нескоро простить Озвеню это упущение.
– По-моему, хватит! – заключил Байан. – Чего делать изволишь, княже?
Держимир несколько мгновений помедлил, укладывая новости в голове, а потом упруго вскочил.
– Так, сейчас…
– Э, нет! – воскликнул Байан и проворно поймал брата за руку. – Я тебе сказал – завтра! Сегодня велик-день! Купала сегодня! Лада и Ярила на тебя огневаются, и не видать тебе жены! Да и куда спешить – полгода впереди! Полгода, как один день!
Держимир перевел дух и снова сел. В голове его мелькали обрывки мыслей обо всем сразу: о Велемоге и Дароване, о Звениле и о себе, о Байане и о той речевинской девушке, которая послужила его удаче.
– И бывает же у людей добрая судьба! – сказал он наконец, и в голосе его смешались удивление, зависть, обида и даже недоверие. – А мне-то моя за что досталась?
– Э, брате! – тихо и весело протянул Байан. – Это черным или белым как родился, так и помрешь. А злая судьба не навек дается. Добрая судьба лебедью в облаках летает – лови, поймаешь.
Держимир молча смотрел на него, веря каждому слову. Ведь брат вернулся к нему почти с того света – как же было не поверить в добрую судьбу?
Светловой лежал на берегу в густой теплой траве и смотрел в небо. Он не слышал пения и смеха, долетавших от Ладиной горы, все шумное широкое купальское празднество шло мимо него. Высокие стебли травы отгородили его ото всех, оставили наедине с мыслями. А подумать было о чем. Сегодня утром, когда на улицах детинца и посада уже звенели купальские песни, его позвали к отцу. И Светловой пошел, как на казнь, с ноющим сердцем. Все эти дни, весь месяц, прошедший со дня появления Прочена глиногорского, он ждал, что отец объявит ему свою волю, и безумно надеялся, что тот передумает.
Но князь Велемог не передумал. Он ждал сына в горнице, и с двух сторон от него сидели Кремень и Прочен. Светловой остановился перед отцом, чувствуя себя преступником перед старейшинами.
– Я не кощунник, чтобы запевать одну и ту же песню по три раза, – ровным голосом начал князь Велемог. – Мне нужно, чтобы мой союз с князем Скородумом смолятическим держался прочно. Ты берешь в жены его дочь, княжну Даровану?
Светловой смотрел вниз. С детства привитое почтение к отцу, привычка повиноваться, сознание своего долга перед племенем не позволяли ему поднять глаза и твердо ответить «нет». Но после Ярилина дня, когда Белосвета явилась ему снова, он не мог и думать ни о ком другом.
– Не хочешь? – не дождавшись ответа, спросил Велемог. – Ну так и не надо. Я женюсь на ней сам.
Вот теперь Светловой вскинул глаза на отца, губы его дрогнули, но он не произнес ни слова.
– Да, – спокойно подтвердил Велемог. – Я хорошо прожил с твоей матерью двадцать лет, но нынешнее время требует от меня иного. Я не обижу ее, дам ей хороший город, а сюда введу княгиней дочь Скородума. И у меня еще будут другие сыновья, лучше понимающие свой долг перед родом.
Светловой молчал, потрясенный, и в то же время веря, что отец так и сделает. И не опасность лишиться княжеского стола – ну его совсем! – так напугала его, а только мысль о матери. Княгиня Жизнеслава была знатного рода и при всей мягкости нрава умела сознавать и ценить свое достоинство. После двадцати лет жизни за князем ей придется уйти, покинуть свое место возле очага, уступить его молодой женщине! Одна мысль об этом разорвет ее сердце. Она не должна даже узнать о таком диком замысле!
– Нет, нет! – воскликнул Светловой и порывисто шагнул к отцу. – Не надо!
– Так, значит, ты сам женишься на Дароване? – невозмутимо спросил князь.
