стройного женского тела – видно, их возня раззадорила Угрянку и той захотелось принять участие. А Лютомер вдруг застыл, выпрямился, стоя по плечи в воде, и лицо его так изменилось, что Лютава испугалась. Но тут же он выдохнул и рассмеялся – Угрянка, пользуясь своей невидимостью, слишком уж осмелела!
От воды и движения тягостное чувство ушло, и Лютомер наконец выпустил Лютаву на берег. Одевшись и попрыгав, чтобы согреться, Лютава почувствовала себя лучше, в голове прояснилось. Да и солнце пригревало – высушило росу и туман. Воздух потеплел, словно лето пошутило, притворяясь ненадолго осенью, а теперь снова улыбнулось во всю ширь.
Подобрав с травы свой мешок, лежащий на прежнем месте, Лютава обтерла кудес, завернула его и спрятала, а взамен достала свежую лепешку.
– Угощайтесь, други мои верные, помощники сильные, – говорила она, разбрасывая кусочки лепешки по поляне. – Тебе, Угрянка, лебедь белая, сестра моя и подруженька милая, тебе, Радом, добрый молодец, черный волк, разрывающий зло! Как помогли вы мне вчера, так помогайте и завтра, не оставьте меня и днем светлым, и ночью темной, на заре утренней и на заре вечерней, в полдень и в полночь, на востоке и на западе, в лесу дремучем, в воде текучей, в поле широком, в лугу зеленом!
Одну лепешку она оставила и, разломив пополам, половину протянула Лютомеру. После всего пережитого обоих охватил волчий голод, захотелось скорее домой, в Варгу, где бойники уж наверное сварили кашу и сидят на бревнах вокруг кострища.
Но мысли обо всем увиденном не оставляли и сейчас. Оба хорошо понимали, что без помощи Радома они едва ли справились бы с тем жутким зверозмеем, которого сейчас не могли вспомнить без содрогания. При одной мысли о нем внутри продирал мороз и становилось пусто, будто все внутренности разом исчезли, а ты летишь в пропасть без надежды за что-то зацепиться. Лютава не хотела даже мысленно возвращаться в ту пещеру. Она понимала, что там они столкнулись с одним из самых неприятных видов волшбы. Семь лет Галица убивала людей, по человеку в год, и скармливала их души духу Нижнего мира, который в обмен тянул для нее силу из Бездны. О сокрытии следов он заботился сам – он ведь не хотел лишиться кормушки, а это произошло бы, прознай об этой связи Галицы или Семилада, или Темяна, или кто-то из прочих ратиславльских волхвов. Выкормленный таким образом, через семь лет, то есть сейчас, этот дух… Лютава мысленно зажмурилась и проскочила не глядя то, что было дальше… пока в корзине у Галицы не зашевелились детеныши. Точные подобия зверозмея, рожденные ею же и полностью покорные ее воле. Выкормыши могли дать ей силу значительно большую, чем сам нижний дух. Уничтожив и зверозмея, и детенышей, они лишили колдунью ее покровителя и оружия разом. Но сама она уцелела. Легко представить, какую ненависть она теперь питает к детям Семилады. Такая ненависть сама по себе может стать оружием. Если у нее не осталось чего-нибудь про запас.
На другой день, отдохнув немного, Лютомер и Лютава вдвоем сходили к Просиму и рассказали ему обо всем.
– Вот отчего ко мне мои сынки во сне-то явились, – сообразил старик и вытер глаза рукавом. – Как разодрали вы того гада, то и душеньки, им погубленные, на волюшку выпорхнули и к дедам в Ирий устремились. Спасибо тебе, Велесович, спас ты сынков моих! – Старик вдруг повалился на колени и наклонил голову к самым башмакам Лютомера. – Прости, что за чудо-юдо тебя зловредное столько лет считал, а выходит, ты мне такую милость оказал, что сильнее и нельзя! Прости, старый я дурак!
И Просим опять заплакал, потому что не мог без слез вспоминать об этой «услуге» – ведь Лютомер сделал, что смог, только для мертвых, а живых сыновей ему не вернут и сами боги.
– Ну, будет тебе! – У Лютомера щемило сердце, и он не знал, как успокоить старика. – Ну-ка, припомни, старший у тебя когда пропал?
– На Купалу… гуляли, – с трудом выговорил Просим.
– Ну, слава чурам! В Ночь Богов умер, стало быть, назад ему дорога не заказана. Теперь жди, дед, правнуков жди! Освободилась его душа, может уже и возвращаться. Как родится у тебя первый правнук – может, это сам твой Упрямка и будет.
– Не дождусь. – Просим, взяв себя в руки, вытер глаза и вздохнул. Лютомер помог ему подняться и усадил на лавку. – Не доживу. У нас старшая, вон, Липушка, да ей восьмой год, замуж лет через восемь только. Не доживу.
– Ну, тоже не беда! – Лютомер улыбнулся. – Ты, главное, сам ухитрись в Ночь Богов помереть. И возродишься, может, сам в детях вашей Липки – в старшем Упрямка, в меньшом ты. Вот и будете еще с ним вместе тут по двору бегать!
Просим хмыкнул, представив, как голозадым мальцом снова носится вот по этому двору наперегонки с собственным старшим сыном, но тут же вздохнул.
Когда средний сын с женой вернулись, то немало удивились, застав у себя в гостях варгу-оборотня и его сестру, с которыми старый Просим беседовал как с лучшим другом.
– Вот она какого духа себе нашла! – говорил старик, когда успокоился и обдумал все услышанное. – Видно, это чудо страховидное было из тех старых выкормышей, что еще ее мать кормила. А потом ей передала, от того старого чуда и новые гаденыши завелись. Тогда она сама их стала кормить. Хорошо, поспели вы вовремя. А не сожгли бы их – они бы в скором времени в такую силу вошли, что и подумать жутко. Ведь этих выкормышей в чужие души подсаживать можно. С этим делом кого хочешь к рукам приберешь и на себя работать заставишь. А если сильный человек, чужой воле не поддастся, то исчахнет, выкормыши из него всю жизнь высосут.
– Да уж, вовремя, – задумчиво соглашался Лютомер. – Но ты, старче, все-таки посматривай. В твоих угодьях ее лаз в Нижний мир, мало ли что объявится.
– Да уж теперь буду смотреть! У меня вон еще народу в семье! – Просим показал на молодуху, которая возилась в печной яме, и последнего сына, который с обоими старшими детьми сидел у стола. – Если чего почую – сразу скажу. Хоть сам приковыляю, а скажу.
– Ну, давай, дед! – Лютомер поднялся. – Надеюсь на тебя.
– Не сомневайся, – заверил его старик, и Лютомер серьезно кивнул. Хромой, немощный старик уже показал себя ценным союзником, и его решимость даже рядом с этой немощью не выглядела смешной.
И вот наконец пришли Спожинки[7] – праздник окончания жатвы. К последнему недожатому углу вышла бабка Темяна – старшая жрица Марены. В последнем снопе живет дух, называемый Хлебным Волком, и женщина, способная с ним договориться, носит в это время прозвище Хлебная Волчица. Пока она работала, молча, чтобы не спугнуть дух урожая, остальные жницы обошли ближние поля, вручную собирая колоски, уцелевшие от серпов и миновавшие лезвие косы. Все колоски несли Молигневе, – нарядно одетая, она сидела возле копны на расстеленном полотне и плела из них венок, перевивая его красной шелковой лентой и живыми васильками – Велес- травой.
Когда венок был готов и сноп дожат, Темяна возложила на Молигневу жатвенный венок. Впереди несли последний сноп – Отец Урожая. Следом шли все прочие женщины Ратиславля во главе со старшей волхвой и пели:
Возле святилища их ждали мужчины во главе с самим князем Вершиной. Встретив Молигневу, он взял ее за руку и торжественно повел в святилище, где уже несколько недель ждала своего священного супруга Мать Урожая – первый зажиночный сноп.
А на другой день никто не работал – пришел праздник Рожаниц, самый главный праздник в честь окончательно убранного урожая. С утра все население волости толпилось возле святилища перед воротами Ратиславля, разодетое по-праздничному. В этот день все были веселы по-особенному: ни в какой другой день в году люди не ощущают так полно свое благополучие, как в день, когда все зерно ссыпано в закрома, сено уложено в стога, следующий год обеспечен пищей, а впереди самое веселое и сытое время – посиделки, пирушки, свадьбы.
Каждый род принес огромный обрядовый каравай, испеченный дома из зерна нового урожая. Молигнева, в красном платье, с нарядным рогатым убором на голове, в венке из колосьев, перевитом
