простые угренские парни, которые послушно шли за ней в купальские ночи, как телки на веревочке, шли, чтобы найти свою смерть и своими душами увеличить силу ее выкормышей. Семь лет она кормила подземного духа, из семи детенышей которого уцелел только один. Но одного хватит. Когда он окажется в душе Вершины, этот человек утратит собственную волю и будет делать то, что подскажет ему дух, то есть хозяйка духа, Галица. И жертва ничего не поймет: Вершине будет казаться, что он все делает так, как сам хочет, – вот только желания его начнут полностью совпадать с желаниями Галицы. И он сам, без чужих советов, слушая только еле слышный голосок из собственной души, прогонит всех жен, назовет Замилу своей княгиней, а ее сына – своим единственным наследником. Тогда она, Галица, вернется и князь даст ей достойного мужа. И то, что дух-подсадка вскоре выпьет всю его жизненную силу и Вершина протянет не больше года, даже хорошо. За этот год Хвалислав успеет жениться на дочери оковского князя, приобретет сильных союзников, и смерть Вершины только освободит ему место.
Почти единственными, кто мог помешать этим замыслам, были дети Семилады. Молигнева и Володара – жрицы, они умеют приносить жертвы и славить богов, но Навный мир для них закрыт. Бабка Темяна слишком стара, чтобы тягаться с молодой соперницей, а других волхвов, кроме детей Семилады, среди Ратиславичей нет.
Наблюдая за ними из своей пещеры в Навьем подземелье, Галица старалась не упустить удобного случая. Она разбудила медведя Яроведа и указала ему туда, где притаился, выискивая возможность для нападения, белый волк Лютомер. Она вмешалась в поединок Лютомера с дешнянским князем, надеясь, что ослабленный и отвлеченный Лютомер станет легкой жертвой противника. Но в итоге сама едва ушла живой от хромой волчицы – у той заметно прибавилось сил с тех пор, как они расстались.
Ничего. Пусть в Навном мире они сильнее, но пока срок их жизни в Явном мире не миновал, они зависимы от него и подвластны всем его законам. А здесь есть князь, волость, обычаи – управа найдется. Чрезмерная, более чем родственная близость этих двоих в Навном мире роднит их с богами-покровителями, но в Явном мире она же навлечет на них позор и даже, пожалуй, изгнание. То, что позволено богам, не позволено смертным – эту истину род человеческий твердо усвоил еще несколько тысячелетий назад. И любовь между братом и сестрой входит в число полных запретов – тех, нарушение которых ставит провинившихся за грань человеческого мира. И Галица знала, что, когда в ее руки попадет мощное оружие – безвольный и послушный князь Вершина, – ей не придется долго искать предлог для того, чтобы избавиться от его старших детей.
И дело надо делать, пока эти двое в отъезде. Потом, когда все случится, Вершина и сам не позволит им вернуться.
Устроившись в избушке, Галица первым делом налила воды в самый большой из уцелевших горшков – лохани совсем рассохлись и развалились – и заговорила его на связь с Велсовым оком на старой росчисти. И вот сегодня ее позвали. Замила все же сумела отправить ей весточку, хотя Галица даже из такой дали слышала, как трясется от страха хвалиска – эта неженка, которая последние двадцать лет только и забот имеет, что есть да спать!
Плохо, что до солнцеворота еще без малого месяц, но медлить нельзя. Если и с этим не выйдет, то ей, Галице, останется лишь сдохнуть от голода в этой замшелой избе, потому что на всем свете ей больше некуда идти!
Эта мысль придала женщине сил. Большие глаза недобро сверкнули. Всю жизнь она переплавляла в силу свою злобу, зависть, обиду на судьбу. А этой руды в душе холопкиной дочери имелось много – и силы накопилось много. Она справится. Справится или умрет здесь, по соседству с рассыпанными костями вымершего рода.
Вечером лисица, едва передвигая лапы от усталости, вышла из леса, волоча за собой по снегу очередного зайца. Заяц попался тощий, шкура да кости, но Галица лишь бросила его на лавку и легонько поманила выкормыша: выходи, мой родненький…
Бесплотное существо, видимое ей одной, выскользнуло из тела зверя, и лисица рухнула у порога, как подкошенная. Если не встанет, завтра и ее съем, – мелькнуло в мыслях женщины. Но ей было сейчас не до еды. Выкормыш скользнул к ней, привычно обвился вокруг шеи, прильнул к груди, греясь теплом человеческого тела, припал к душе, как младенец к материнской груди, стал жадно сосать живую силу. Галица лишь поглаживала его: так надо. Пусть пьет, набирается сил. Потом все к ней вернется. Вернется, как зерно на подсечной пашне первого года, – в восемьдесят раз больше, чем было посеяно!
Утром князь Вершина проснулся поздно, но, поднявшись, оставался каким-то сонным, хмурым и безучастным. Общая суета словно бы не затрагивала его, и даже когда приехавшие – сын Лютомер, дочь Лютава и прибывший с ними оковский княжич Ярогнев – наконец предстали перед ним, он смотрел на них так равнодушно, точно не знал их и знать не хотел.
– Здоров ли ты, батюшка? – удивленно спросила Лютава.
– Здоров я, здоров! – с неожиданным раздражением отозвался Вершина, будто этот обычный вежливый вопрос чем-то его обидел. – Вам-то что за дело? Ну, рассказывайте, что вы там натворили?
Еще пока они говорили, Лютомер, почуяв неладное, мысленно потянулся заглянуть отцу в душу. Никогда он не дал бы воли нескромному любопытству по отношению к старшему в роду, но его чутье уверенно говорило: отец совсем не здоров. Но наткнулся точно на стену. Вместилище души оказалось прочно закрыто, заперто изнутри, и это само по себе служило самым тревожным признаком. Вершина не был волхвом или колдуном, сам он не сумел бы закрыться от своего сына-оборотня, а значит, закрыл его кто-то другой. И уж конечно, тот, кто это сделал, не желал добра ратиславльскому князю и его семье!
Тем временем Лютава, изредка бросая взгляды на брата, рассказывала отцу о том, как сюда попал Ярко и какую помощь оказал. Сам гость сидел, как и положено, с приветливым и скромным видом, молчал, пока к нему не обратились, но украдкой поглядывал по сторонам. Нетрудно было догадаться, что он ищет Молинку, но среди женщин, толпившихся у дверей – не звали, как-никак, но любопытно же! – ее не нашлось, и против воли на его лице все заметнее проступало беспокойство. Лютава мимолетно посочувствовала ему в душе: он прав в своих опасениях, и свою невесту он больше никогда не увидит!
Но гораздо сильнее она беспокоилась о своих собственных делах. Ибо отец воспринимал ее рассказ как-то странно. Казалось, он совершенно не обрадовался удачному исходу войны, и на старшего сына, который отстоял волок, победил в поединке дешнянского князя и принес роду новую славу, он смотрел без малейшего одобрения. А напротив, угрюмо и даже злобно. Лютаву брала оторопь – и это их отец? Она тоже попыталась глянуть, что с ним случилось, и тоже наткнулась на стену.
Она взглянула на Лютомера – и поняла, что дело неладно.
Прочие сродники тоже с удивлением посматривали на своего главу, который сидел такой мрачный, словно враги уже разорили половину его земли и подошли к Ратиславлю. Замила, приблизившись, что-то шепнула ему.
– Жена моя хочет знать, как получилось, что ее брат не ушел живым с нашей земли! – продолжал князь Вершина.
Народ в братчине загудел, удивленный его неприязненным видом и явной враждебностью к сыну- победителю. После своих подвигов тот, казалось бы, мог рассчитывать на похвалы и награды со стороны отца, а не на обвинения!
– Расскажу, – твердо ответил Лютомер, глядя в глаза отцу.
В глазах этих он увидел мертвую сталь – словно заслонки, изнутри закрывшие душу. За ними скрывалось чье-то чужое враждебное присутствие – какая-то иная сила, руководящая чувствами и поступками князя Вершины. Разговаривать с этой силой бесполезно. Перед ним был совершенно не тот человек, который в последний вечер перед отъездом почти умолял его назвать срок возвращения в род, чтобы иметь уверенность в том, что вскоре у него появится надежный и достойный наследник.
Лютомер уже знал, что на этого нового человека все его доводы не произведут никакого впечатления, но он хотел оправдаться хотя бы ради толпившихся вокруг сродников. Нетрудно было догадаться, что и кто за этим стоит, но для борьбы с этой силой требовалось время. Поселившееся в Вершининой душе существо нельзя испугать и выгнать просто криком, как Лютава когда-то выгнала из души Далянки наведенную страсть к Хвалиславу.
– Тот человек, который называл себя братом твоей жены, делами своими доказал, что на это родство он не имел никакого права, – заговорил Лютомер. – Если бы он в самом деле питал к тебе уважение, как подобает свату, он не смог бы сделать то, что он сделал. Еще в Ратиславле он сватался к твоей дочери, а
