— Дайте мне сказать, — продолжал Джонсон. — Он говорит нам, что он намерен делать. Почему бы теперь ему не послушать, что мы будем делать? Разве мы не сильнее его? А он угрожает нам тем, что не будет давать сеансов! Прекрасно, дайте его мне! Можно загнать ему под ноготь деревянную щепочку, можно слегка обжечь ему пальчики раскаленным напильником… Тогда и посмотрим — откажется ли он давать сеансы. Почему бы нам, хотел бы я знать, не иметь представления каждую ночь, всю неделю?
— Не слушайте его, — сказал Марк. — Он сумасшедший. Ему нельзя верить. Знаете, что он с вами сделает? Он расправится с вами поодиночке, убьет одного за другим, так, чтобы остаться одному — чтобы остались только он да я. Это такой тип.
Мужчины переглядывались, моргали глазами, смотрели то на Марка, то на Джонсона.
— И вообще, — заметил Марк, — в этом деле ни один из вас не может доверять другим. Это какое-то сборище идиотов. В ту самую минуту, когда кто-нибудь повернется спиной к остальным, он будет ими убит. У меня такое ощущение, что к концу недели вы все будете трупами или умирающими.
Холодный ветер продувал комнату из красного дерева. Комната растворилась и снова превратилась в пещеру. Марку надоела его шутка. Мраморный стол расплылся, деформировался, растекся по полу и испарился.
Изгнанники глядели друг на друга звериными сузившимися зрачками, их глаза светились. Они знали, что все сказанное — правда. Им мерещилось будущее — засады, убийства, схватки — до тех пор, пока последний счастливчик не останется, один, чтобы самому насладиться доставшимся ему интеллектуальным сокровищем.
Сол глядел на них и чувствовал себя очень одиноким и несчастным. Стоит совершить ошибку и как же трудно потом признать свою неправоту, вернуться назад, начать сначала. Все они неправы. Они давно уже были погибшими душами, а теперь они еще хуже, чем погибшие.
— И что хуже всего, — сказал под конец Марк, — у одного из вас есть револьвер. А у остальных только ножи. Но один точно имеет револьвер, я знаю.
Все вскочили на ноги.
— Обыщите друг друга! — сказал Марк. — Отыщите того, с револьвером, или вам всем конец!
Они послушались. Они метались и суетились, не зная, кого первого обыскать. Они хватали друг друга за руки и орали, а Марк с отвращением следил за ними.
Джонсон упал на спину, шаря рукой у себя за пазухой.
— Ну, хорошо же, — кричал он. — Раз так, то получайте! Вот тебе, Смит!
И он выстрелил Смиту в грудь. Смит упал. Остальные завопили и бросились врассыпную. Джонсон прицелился и выстрелил еще два раза.
— Стой! — закричал Марк.
Вокруг них из камней вырос Нью-Йорк. Солнце горело в стеклах высоких башен. Грохотали надземки. В гавани гудели буксиры. Зеленая дама с факелом в руке глядела в воды залива.
— Глядите, дураки! — сказал Марк.
Центральный парк сверкал созвездиями весенних бутонов. Ветерок нес волны запахов над свежеподстриженньми газонами.
А в центре Нью-Йорка барахтались перепуганные люди. Джонсон выстрелил еще три раза. Сол побежал к нему. Он налетел на Джонсона, свалил его на землю, стал выворачивать ему руку с револьвером. Револьвер выстрелил еще раз.
Все замерли.
Сол держал Джонсона за руки, придавив ему грудь коленом. Но тут они прекратили борьбу.
Наступила ужасная тишина. Нью-Йорк погружался в море. С шипением, бульканьем, вздохами. Со скрежетом ломаемого металла и гибнущих старых времен огромные конструкции деформировались, расплывались, таяли, проваливались в никуда.
Марк стоял среди зданий. В его груди зияла аккуратная красная дырочка. Затем он беззвучно упал, как и созданный им город.
Сол застыл, глядя на его тело, на лица остальных людей. Потом встал, держа в руках револьвер.
Джонсон не шевелился — был слишком напуган, чтобы шевелиться.
Они все закрыли глаза, потом открыли, думая, что это поможет оживить лежащего перед ними человека.
В пещере было холодно.
Сол стоял, отрешенно глядя на револьвер в своей руке.
Затем он выбросил его из пещеры и не стал смотреть, где тот упадет.
Они глядели на тело, как будто не могли поверить своим глазам. Сол нагнулся и тронул безжизненную руку.
— Леонард? — он встряхнул руку. — Леонард!
Леонард Марк не шевелился. Его глаза были закрыты, он не дышал. Его тело уже начало остывать.
Сол поднялся на ноги.
— Мы убили его, — сказал он, ни на кого не глядя. Во рту он ощущал какой-то отвратительный привкус. — Единственного, кого мы не хотели убивать, мы и убили.
Он поднес к глазам трясущуюся руку. Остальные стояли, не двигаясь.
— Принесите лопату, — сказал Сол. — Похороните его.
Он отвернулся.
— Не хочу иметь с вами никаких дел.
Кто-то побрел за лопатой.
Сол так ослабел, что не мог двигаться. Ноги его вросли в землю, как корни, глубоко погруженные в одиночество, страх и холод ночи. Костер почти погас, и только две луны освещали верхушки голубых гор.
Послышался стук лопаты, вгрызающейся в землю.
— В любом случае, он нам не нужен, — сказал кто-то слишком громко.
Лопата продолжала копать. Сол медленно побрел прочь, наткнулся на темное дерево, опустился на песок, прислонился к его стволу и сложил руки на коленях.
«Сон, — думал он. — Теперь нам остается только сон. По крайней мере, этого-то у нас предостаточно. „Заснуть и видеть сны, быть может…“ Быть может, Нью-Йорк или еще что-нибудь…»
Он устало закрыл глаза, ощущая, что в носу и во рту, и под дрожащими веками скопилась ржавая кровь.
— Как это он делал? — спросил он усталым голосом. И уронил голову на грудь. — Как это он переносил сюда Нью-Йорк, так, что мы могли ходить по его улицам? Может, попробовать? Это, должно быть, слишком сложно.
— Думай! Думай о Нью-Йорке, — прошептал он, погружаясь в сон. — Нью-Йорк и Центральный Парк, и Иллинойс весной, и цветущие яблони, и зеленая трава.
У него ничего не получилось. Это было совсем другое. Нью-Йорк исчез, и он ничего не мог сделать, чтобы вернуть его. Каждое утро он будет просыпаться и выходить на дно мертвого моря и глядеть на него, пытаясь найти здесь Нью-Йорк; до последних дней своих он будет ходить по Марсу, пытаясь найти здесь Землю, и никогда он не найдет ее. А под конец когда иссякнут силы он будет лежать, пытаясь найти Нью- Йорк в собственной голове, но и там ничего не отыщет.
Последнее что он слышал перед тем, как заснуть был звук лопаты, копавшей яму, в которую погружался Нью-Йорк с его красками, запахами, шумом и золотым туманом.
Всю ночь он плакал во сне.
Джордж Смит
Отверженные
