необходимость, чем в новой драме. Возьмем, например, трагедию Софокла 'Эдип'-произведение, которое долго считалось образцом мистической 'драмы рока'. Каково ее подлинное; построение? Конечно, в конце своей жизни Эдипу приходится 'расплачиваться' за свои прежние поступки; конечно, драма развивает следствия из давно прошедших событий. Но этот путь к гибели открывается энергичной и неустанной инициативой самого Эдипа. Правда, oн раздавлен прошедшим, но он сам приводит в движение тот камень, который несет ему гибель.
'Романизированный' характер многих образцов современной драматической литературы сказывается ярче всего при сравнении с этим античным прообразом всякой драмы. Особенно легко заметить это на примере драматических произведений Шиллера из веймарского периода его творческой жизни. Его Мария Стюарт, например, — пассивный объект борьбы противоположных исторических сил, представителями которых являются именно второстепенные лица трагедии. Положение Марии в общей композиции драмы Шиллера имеет определенную эпическую тенденцию.
Уже в античном эпосе движущей силой действия был не эпический герой, а воплощенная в образе того или другого из греческих богов сила необходимости. Величие эпического героя проявляется лишь в его героическом или упорном и хитром; противодействии этим силам. В романе эта особенность древнего эпоса получает дальнейшее развитие. Тем самым преобладание мотива 'ведущего назад' еще более вырастает. Ибо предметом эпопеи в собственном смысле слова является борьба, имеющая национальный характер, и сообразно этому-ясно выраженную цель. Мотив, 'ведущий назад', осуществляет свое преобладание как длинный ряд препятствий, встающих па пути к достижению этой цели.
Новое взаимоотношение между индивидом и обществом, между индивидуальностью и общественным классом создает для романа новое положение. Индивидуальные действия в буржуазном обществе лишь в очень условной форме и только в особых случаях имеют непосредственно общественную цель. Более того, в истории литературы бывают выдающиеся произведения этого жанра, которые вообще лишены конкретной цели, да и не могут ее иметь. Уже Дон1 Кихот имеет лишь самое общее желание воскресить старое рыцарство и отправляется. в поиски за приключениями. Это желание никак нельзя назвать целью в том смысле, как мы называем целью намерение Одиссея вернуться на родину.
Так же обстоит дело и в других значительных романах нового времени — 'Том Джонс', 'Вильгельм Мейстер', и т. д. В 'Вильгельме Мейстере' эта особенность нового романа выявляется совершенно отчетливо: в заключении герой признает, что он достиг гораздо большего, чем то, к чему он стремился в начале своего странствования. Повысившаяся роль 'отступающего', 'ведущего назад' мотива; сказывается здесь очень ясно, хотя и в своеобразной форме. Давление общественных отношений оказывается сильнее, чем намерения героя. Оно победоносно пролагает себе дорогу в изображенной писателем борьбе. В конце концов складывается то, что общественно-необходимо: люди действуют сообразно своим собственным стремлениям и страстям, но результаты их действий непохожи на их первоначальные намерения.
Разумеется, и здесь нет китайской стены между первичным эпосом (эпопеей) и романом. И в новое время встречаются замечательные романы, содержание которых имеет совершенно определенную цель. Однако в достижении этой цели неизменно обнаруживается победа общественной необходимости. Мудрость заключительных слов 'Вильгельма Мейстера' и здесь подтверждается целиком и полностью.
Между тем общенародная цель древней эпопеи могла осуществиться в более адэкватном виде, несмотря на множество преодолеваемых препятствий. Для сравнения напомним, как в романе Толстого 'Воскресенье' Нехлюдов хочет освободить Маслову и это ему удается. Но осуществленная цель выглядит — как внутренне, так и внешне — совсем не так, как цель, поставленная вначале.
Эти переходы еще важнее, когда мы имеем дело с историческим романом. Так как общественная действительность, образующая материал повествования, здесь ближе к эпическому миру, чем действительность современная, то и сходство, связь с древним эпосом здесь может иметь гораздо большее значение. Мы уже указывали на эпический элемент в собственном смысле слова у Вальтер Скотта, Купера и Гоголя ('Тарас Бульба').
Но даже здесь остаются важные различия — древний эпос изображал определенную общественную ступень в ее полном расцвете. Новейший исторический роман рассматривает этот период в далекой перспективе, как глубокое прошлое, как ныне исчезнувшее состояние человеческого общества. Иначе говоря, он рассматривает этот период с точки зрения трагической необходимости его распада. Тем самым ощущение необходимости становится в фабуле более сложным и менее прямолинейным, чем в древнем эпосе. В сюжет вплетено взаимодействие с другими, более развитыми формациями. Еще сохраняются эпические общие цели, но ь рамках совокупной картины общества они имеют уже частный характер и, следовательно, уже потеряли свое прежнее эпическое, в собственном смысле этого слова, значение.
Еще в одном важном случае сближение между эпосом и романом получает большое значение. Мы имеем в виду искусство социалистического общества. Уже в классовой борьбе пролетариата в рамках капиталистического строя есть эпическая целеустремленность, сохраняющая непосредственное единство индивидуального и общественного. В капиталистическом обществе эти цели не могут, разумеется, получить свое осуществление, но эпическое произведение может устремляться к осуществлению этих целей в будущем. 'Напомним еще раз 'Мать' Горького.
Итак, в героическом эпосе и романе превалирует обществено-историческая необходимость. Эпический жанр вообще отражает иную сторону жизни, чем драма. Мы. видим, что роман берет необходимость в ее развитой, запутанной форме, он показывает, как эта необходимость постепенно прокладывает себе дорогу сквозь множество случайностей. В драме та же необходимость выступает в виде неминуемой развязки какой-нибудь большой общественной коллизии. Даже в современной драме сохраняется ясная целеустремленность героя (по крайней мере как тенденция). Трагический герой с роковой последовательностью стремится к своей цели; достижение этой цели или катастрофа, крушение самой целеустремленности раскрывают необходимый характер драматической коллизия.
Этот анализ различия между романом и драмой снова приводит нас к однажды уже установленному положению. Герои драмы — всемирно-исторические индивидуальности, конечно, принимая во внимание тот более широкий смысл, который придал этому понятию применительно к драматургии Гегель.
В сложном переплетении общественно-исторического процесса, где подлинным героем является, собственно говоря, сама жизнь, где в об- разе 'ведущих назад' мотивов выступают (общеисторические движущие силы, в такой картине мира личность всемирно-историческая может быть только вторичной фигурой повествования. Ее величие выступает именно в сложном взаимодействии и в разнообразных связях с судьбами отдельных частных людей: с малым миром общественной жизни, действиями обыкновенных людей, которые, однако, в совокупности своей выражают тенденции общенародного развития.
В драматических конфликтах эти исторические силы представлены непосредственно. Герои трагедии соединяют в себе личные качества и общественно-моральные силы, столкновение которых вызывает коллизию; именно поэтому они и являются всемирно-историческими индивидами.
Драма рисует великие исторические разряды общественной энергии. Ее герои представляют сияющие вершины исторических кризисов. Роман изображает скорее то, что предшествует такому кризису и следует за ним. Он изображает широкое взаимодействие между народной основой и яркой индивидуальной верхушкой.
Это различие двух одинаково реальных моментов общественной жизни очень важно для отношения романа и драмы к исторической действительности. Драма концентрирует изображение основных законов развития вокруг грандиозных исторических коллизий. Изображение эпохи, своеобразных исторических моментов для драмы только средство сделать более ясной и конкретной определенную коллизию. Историчность драмы сводится к историческому характеру самой коллизии в ее наиболее чистой форме. Все, что не входит сюда; непосредственно и без остатка, могло бы только помешать общему ходу драмы.
Это, разумеется, вовсе не означает, что драматическая коллизия носит 'сверхисторический' характер, как то полагали еще мыслители эпохи просвещения и как это часто утверждают в настоящее время реакционные теоретики драматургии.
Геббель заметил, что правильно понятая коллизия исторична в самом глубоком смысле слова. 'Спрашивается, — говорит Геббель, — в каком отношении находится драма к истории и насколько она должна быть историчной? Я думаю настолько, насколько она сама по себе является уже таковой