исторического движения.
Итак, отношение писателя к исторической действительности (безразлично, драматурга или романиста) принципиально такое же, каково от- ношение всякого художника к действительности вообще. Практика всех великих писателей учит нас тому, что непосредственный материал, который дает нам жизнь в своем1 непосредственно данном виде, может служить для изображения глубоких законов жизни только изредка и случайно. Здесь необходима художественная обработка.
Бальзак, например, рассказывает, что прототип его д'Эгриньона ('Кабинет древностей') был в действительности осужден и спастись ему не удалось. Другой, известный писателю случай развивался менее трагично, но был гораздо более характерен для провинциальных нравов. 'Так из начала одного факта и окончания другого возникло это целое. Для историка нравов такой способ действия необходим: его задача — объединить в единой картине аналогичные случаи. Итак, разве не должен он держаться более духа, чем буквы событий?'[9].
Если бы даже Бальзак не называл себя 'историком нравов', было бы очевидно, что все его рассуждения относятся к историческому роману с таким же основанием, как и к роману о современности. Нет никакой причины полагать, что случайная оболочка событий снимается только потому, что они относятся к прошлому. Правда, они собраны в мемуарах, хрониках, письмах и т. д. Но откуда мы знаем, что этот стихийно возникший выбор заключает в себе все необходимое для соединения существенного с индивидуальным? Чем глубже и точнее исторические познания писателя, тем свободнее его движение в материале, тем менее связан он единичными деталями исторической традиции. Исключительная гениальность Вальтер Скотта состояла именно в том, что он нашел для исторического романа такие сюжеты, которые допускали это 'свободное движение в материале'. Напротив, традиции его так называемых предшественников могли лишить свободы движения даже подлинное художественное дарование.
Само собой разумеется, что обработка специально исторической области имеет свои трудности. Каждый подлинно оригинальный писатель, обрабатывающий какой-нибудь материал, исходя из новой точки зрения, должен бороться против предрассудков своих читателей. Однако историческое представление, распространенное по поводу какой-нибудь исторической фигуры в публике, вовсе не обязательно должно быть неправильным. Напротив, вместе с усилением и популяризацией исторического понимания, вместе с развитием исторической науки оно становится все более верным. Однако даже это правильное представление может быть неблагоприятно для намерений писателя, верно воспроизводящего дух определенной эпохи. Нужен особенно счастливый случай, чтобы исторически засвидетельствованные жизненные черта какой-нибудь популярной фигуры прошлого соответствовали целям литературы (ради простоты мы предполагаем, что популярно-историческое представление правильно, а драматург Или романист, действительно, стремится к исторической истине).
В некоторых случаях здесь могут возникнуть совершенно неразрешимые проблемы. Мы видели с какой свободой изображали великие писатели прошлого популярные исторические фигуры, сохраняя при этом полнейшую верность истории в большом смысле этого слова. Бальзак изумляется мудрости Вальтер Скотта, избегающего опасности искажения истории благодаря тому, что действительных протагонистов истории он (следуя внутренним законам исторического романа) делает второстепенными фигурами сюжета и при этом нередко использует по возможности неизвестные и, может быть, даже недостоверные эпизоды из жизни этих всемирно-исторических личностей. Такое уклонение от трудностей вовсе не есть компромисс, ибо радикальная переработка исторически популярного образа гораздо труднее в романе, чем в драме. Большая близость к жизни, большая полнота деталей делает подобную переработку случайного в типическое более сложной.
Повторяем: отношение писателя к истории не есть нечто изолированное и специальное. Это важнейшая составная часть его отношения ко всей действительности и особенно к действительности общественной.
Мы не найдем ничего такого, что свойственно было бы специально исторической литературе и только ей. Это, разумеется, не означает, что отношение писателя к истории механически совпадает с его отношением к современному обществу. Напротив, здесь существует очень сложное взаимодействие. При внимательном рассмотрении этого воп- роса можно заметить, что отношение писателя к проблемам современной ему действительности имеет преобладающее значение. Мы видели это, говоря о возникновении исторического романа, а также — о своеобразном, неравномерном развитии исторической драмы и ее теории. Эти наблюдения имеют, однако, гораздо более широкую теоретическую основу, в которой дает себя знать вся проблематика познания прошлого. Последнее всегда зависит от познания современности, от того, какие тенденции развития, однажды создавшие современное состояние мира, обнаруживаются в этом состоянии с наибольшей ясностью. Это зависит также от того, в какой степени социальная структура современности, уровень ее развития, характер борьбы общественных классов на этой ступени и т. д. дает субъективную возможность познания прошлого, требует этого познания, мешает или препятствует ему. Маркс говорит об этой, зависимости следующим- образом:
'Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Наоборот, намеки на высшее у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если это высшее уже известно. Бужуазная экономия дает нам, таким образом, ключ к античной и т. д. Но вовсе не в том (смысле, как это понимают экономисты, которые стирают все исторические различия и во всех общественных формах видят формы буржуазные. Можно понять оброк, десятину и т. д., если известна земельная рента, однако, нельзя их отожествлять с последней'[9].
Маркс резко высказывается здесь против модернизации прошлого. В других местах он показывает, что фальшивое представление о прошлом с исторической необходимостью возникает из общественных противоречий современности. Все это имеет огромное значение для нашей проблемы. Ибо мы видели, что для возникновения исторического романа было необходимо достижение очень высокой ступени эпической обработки современных общественных проблем[10].
Тот, кто рассматривает возникновение исторического романа не в мелочно-филологическом плане и не в духе вульгарной социологии, легко заметит, что в своей классической форме исторический роман возникает из социального романа вообще и обогащенный сознательным историческим восприятием снова, так сказать, впадает в социальный роман. Развитие социального романа Делает впервые возможным возникновение романа исторического, а с другой стороны, только этот последний поднимает социальный роман на уровень подлинной истории современности, подлинной истории нравов (к чему стремились уже лучшие представители литературной прозы XVIII столетия). Поэтому ни глубочайшие проблемы художественного претворения действительности, ни исторические закономерности развития жанра не допускают обособления исторического романа в собственном смысле слова от судьбы романа в целом.
Итак, вопрос о самостоятельности исторического романа как особого жанра может возникнуть только в тех случаях, когда по каким-нибудь причинам отсутствует подлинная связь с правильным пониманием современности. Иначе говоря, только в тех случаях, если эта связь еще не существует или ее уже нет. Все это совершенно противоположно многим новейшим представлениям об историческом романе. Исторический роман обособляется в особый жанр не потому, что (задачей его является какая-то исключительная верность в передаче прошлого в отличие от (более свободных приемов других разновидностей романа. Исторический роман обособляется в особый жанр только потому и там, где объективные или субъективные условия исторической правдивости в литературе Либо еще не возникли, либо уже исчезли.
Тот, кто понимает задачу разработки марксистской теории жанров всерьез, тот кто признает существование определенного жанра лишь там, где налицо своеобразное художественное отражение определенных жизненных фактов, не сумеет привести никакого основания для обособления в особый специфический жанр тех произведений эпического или драматического характера, которые представляют собой обработку исторических тем. Существуют, само собой разумеется, отдельные специальные задачи, вытекающие из занятий историей. Но все эти специфические задачи не имеют и нe могут иметь такого веса, который заставил бы нас признать существование особого художественного жанра исторической поэзии, исторической (художественной) литературы.
