Вспомните быстрое развитие Максима Горького от стихийного протеста (в ранней юности) до сознательного пролетарского гуманизма; какую помощь он получал при этом от Ленина, от большевистской партии, от товарищеской большевистской критики, отмечавшей его идейный рост, его художественные успехи и объяснявшей, в чем состоят его отдельные непоследовательности и ошибки! Рабочее движение западноевропейских стран не могло в прошедшие десятилетия оказать такую поддержку антибуржуазным писателям. Даже левое, оппозиционное крыло социал-демократии страдало целым рядом идеологических пороков; один из важнейших среди них — это непонимание задач, которые ставит перед социалистической пролетарской революцией необходимость попутно завершить революцию буржуазно-демократическую, пренебрежение к традициям революционной демократии и связанное с ним псевдопролетарское и псевдомарксистское, а на деле радикально-буржуазное, узко-сектантское отношение к культуре и культурному наследству.
Вот почему возрождение революционно-демократического духа в немецкой литературе последнего времени давалось с таким трудом. Либеральные компромиссы, с одной стороны, богемски-анархическое голое отрицание, с другой, воздвигли ему немало препятствий. Это обязывает нас, когда мы анализируем эволюцию крупных антифашистских писателей и отмечаем у них временные уклонения в сторону сомнительных идеологических направлений, всегда иметь в виду характер всего идеологического развития демократической Германки (в значительной Мере и других стран Европы) в конце XIX-начале XX века. Крушение режима Гогенцоллернов и установление Веймарской республики могли вызвать, в этом смысле, только известное движение вперед, но не решительный перелом: либеральные предрассудки оставались еще в полной силе.
Перелом наступил лишь тогда, когда половинчатое, оппортунистическое поведение социал- демократии и трусость либералов облегчили победу фашистской реакции, когда, вследствие этого либерального компромисса с реакцией и сектантского отрыва от народа, Германия оказалась в руках черносотенцев и варваров. Он наступил, когда социальные контрасты обозначились с неслыханной резкостью, и демократическая интеллигенция, страдающая от фашистских насилий над своей страной (или, — в странах, где фашизм атакует существующий строй, — опасающаяся возможного торжества этих погромщиков), увидела действительную надежду человечества в расцвете социалистической демократии в Советском Союзе, в победах народного фронта в Испании, Китае, в антифашистском движении ряда западных стран. Все эти события подготовили западную демократическую интеллигенцию к тому, чтобы лозунги и организационно-политические мероприятия VII конгресса Коминтерна, разъяснения товарищей Сталина и Димитрова о духе и задачах современной демократии, Сталинская социалистическая Конституция СССР произвели в ее мировоззрении глубокий принципиальный сдвиг.
Вся литературная продукция предыдущих лет носит на себе следы медленного возврата к традициям революционного демократизма. Но, несмотря на медленность, это все-таки движение вперед, и притом движение исторически значительное; поэтому было бы неверно обращать внимание только на слабые стороны этой современной литературы.
Путь к преодолению либеральной, ненародной идеологии отражается и в историческом романе антифашистских гуманистов. Мы говорили уже о том, что проблемы народной жизни изображаются в нем преимущественно 'сверху' и что сам народ играет в нем заметную роль лишь постольку, поскольку, запросы и действия народа непосредственно связаны с теми решениями, которые принимаются в образованных общественных 'верхах', с переживаниями героев, к этим 'верхам' принадлежащих. Но исторический роман современных гуманистов вступил в прямую борьбу с буржуазной литературой упадочного периода. Он тесно связан с актуальными проблемами общественной борьбы и рассматривает историю в их свете, как предисторию современности. Это является значительным шагом вперед и показывает, что возрождение исторического романа уже началось.
Нo только началось. Если бы оно завершилось, восстановились бы и лучшие традиции классической литературы. Между тем, кратко подводя итог сказанному выше нельзя не признать, что новый исторический роман видит в прошлом не столько конкретную общественную предисторию современной народной жизни (по примеру писателей-классиков), сколько отвлеченную предисторию новых гуманистических идей.
Скорее умозрительное, чем конкретно-историческое отношение таких литературных произведений к современной жизни неизбежно влечет за собой ошибки в понимании отдельных исторических течений и личностей, а следовательно, и отступление от той великолепной исторической верности, которая была главной силой классического романа. Кроме того, чрезмерная умозрительность и обусловленное ею прямолинейное понимание связи прошлого с современной жизнью сообщает всему художественно изображенному миру более или менее отвлеченный характер.
Когда исторический роман, подобно роману классиков, представляет собой конкретную предисторию современного общества, народная жизнь, выведенная в нем, является самодовлеющей ценностью. В этом случае живая связь прошлого с настоящим заключена в самом предмете изображения, то есть, другими словами, она, с художественной точки зрения, объективна, выражена в художественном образе и никогда не разрушает общественно-исторической и психологической правды. (См. выше о роли 'необходимого анахронизма' и его границах.) Господствующее же сейчас чрезмерно прямое и умозрительное понимание исторической связи имеет внутреннюю, тенденцию превратить прошлое в подобие настоящего, навязать прошлому такие характеры, цели и мысли, которые противоречат самой сущности исторически конкретного содержания и подлинной (не только формальной) художественной цельности произведения.
Может показаться парадоксом, но в действительности это именно так: слишком прямая трактовка связи прошлого с современностью ослабляет и абстрагирует также и злободневные проблемы, выдвинутые на первый, план. Яснее всего это видно в романе Фейхтвангера 'Лже-Нерон'. Быть может, нет ни одного художественного произведения, порожденного более горячей ненавистью к фашизму Сатирический пафос, приближающий этот роман к старым литературным образцам революционно-демократической борьбы против врагов народа, — не единственное достоинство этого романа Фейхтвангер в нем изображает народное движение более конкретно, чем в 'Иудейской войне', даже чем во второй части этого цикла. Правда, и здесь народ, определяющий события, отодвинут на задний план, образы вождей занимают передний план, но все же народ изображен здесь конкретней и диференцированней, чем в прежних сочинениях Фейхтвангера. Тем не менее при всех своих достоинствах, этот роман представляет собой в целом лишь уподобление: мы видим, как, используя крупнокапиталистические интриги, в руководство народным движением пробирается патетический паяц и долго, обладает почти диктаторской властью, которая исчезает без следа, как только народ прозревает Убийственно меткая сатира на Гитлера и его псевдонародных демагогов Острота и меткость сразу разгадываемой аллегории дает 'Лже-Нерону', этому блестящему памфлету, реальное значение в антифашистской агитации которая является основной задачей современной гуманистической литературы.
Но чего недостает этому действенному и интересному произведению? Мы полагаем, подлинно конкретного и глубокого понимания современности.
Тот факт, что пустопорожний и, извращенный комедиант и его сподвижники, вполне его достойные, владычествуют ныне в Германии, является предметом гнева и возмущения миллионных масс; сознательная часть этих масс — надежда всего германского народа — ведет ежедневно трудную и опасную борьбу для того, чтобы свергнуть это господство, Фейхтвангер выражает, таким образом, чувства и мысли, широко распространенные в немецком народе. Он дает, однако, выражение лишь самым непосредственным чувствам.
Есть вопрос, который не может не волновать всякого честного трудящегося немца: как могла эта банда убийц захватить власть в такой стране? Как могли эти грязные наемники капиталистов временно привлечь на свою сторону тысячи трудящихся?
Сатирический роман Фейхтвангера не разоблачает тайны этого позора Германии. В нем принимаетея — просто как факт, — что иногда народ подпадает под влияние самой грубой и реакционной демагогии. Но вопрос, как это бывает, и почему это бывает возможный, в романе не только не разрешен, но и не поставлен.
Между тем нечего и доказывать, что это вопрос вовсе не 'академический', а в высшей степени практический, притом не только для Германии и немцев: речь идет о конкретной перспективе крушения фашистского режима. Связь между этим вопросом и ответом показывает тот же роман Фейхтвангера.
