Послемрак

Он достает щетку для волос, причесывается. Над висками открываются небольшие залысины, но лоб достаточно красив, и до впечатления, будто чего-то не хватает, пока далеко. Он надевает очки, облачается в сорочку, повязывает галстук. Темно-синий, с пейслийским узором – на светло-серую сорочку. Глядя в зеркало, выравнивает воротничок и поправляет вмятинку под узлом.

Сиракава кладет ладони на край умывальника и пристально изучает лицо в зеркале. Он смотрит на это лицо очень долго, не двигая ни единым мускулом, не моргая и не дыша. Надеясь, что на этом лице проступит что-то еще. Он отключает все чувства, опустошает сознание, замораживает логику и, насколько возможно, останавливает ход времени в собственном теле. Его цель предельно проста. Он пытается вставить себя в окружающий фон – и увидеть мир нейтральным, как натюрморт.

Но как он ни старается, что-то еще не проглядывает, хоть убей. В зеркале он видит лишь себя самого – того, кто он в реальности. Зеркальное отражение и ничего более. Отчаявшись, он глубоко вдыхает, наполняя легкие новым воздухом, и заново настраивает организм. Поигрывает мускулами, несколько раз крутит шеей. Затем снова собирает вещи в пакет. Использованное полотенце скатывает в трубочку и выкидывает в урну. Выходя из туалета, гасит свет и закрывает дверь.

После его ухода наш взгляд в туалете задерживается. Словно зафиксированная камера, мы продолжаем смотреть на темное зеркало. Отражение Сиракавы все еще там. Сиракава – точнее, образ Сиракавы – смотрит на нас из зеркала. Не меняя выражения лица и не двигаясь, очень пристально вглядывается нам в глаза. Наконец, отчаявшись, глубоко вздыхает, поигрывает мышцами, крутит шеей. И, подняв руку, ощупывает лицо. Так, словно хочет убедиться, что существует на самом деле.

О чем-то задумавшись, Сиракава сидит за рабочим столом и вертит в пальцах простой карандаш. Тот же карандаш, что Эри Асаи нашла в комнате, где недавно проснулась. С надписью «Veritech» на боку. Грифель совсем затупился. Наигравшись, Сиракава кладет его на стол рядом с карандашницей. В ней – еще шесть таких же карандашей. Но, в отличие от этого, все они заточены до предела.

Сиракава собирается домой. Берет портфель из коричневой кожи, сует в него какие-то документы, надевает пиджак. Пакет с туалетными принадлежностями прячет обратно в шкафчик. Затем поднимает с пола большую хозяйственную сумку, ставит на стол и начинает одну за другой вынимать оттуда вещи, которые отобрал у китайской проститутки в гостинице «Альфавиль».

Тонкий кремовый плащ, красные босоножки на низком каблучке. Подошвы безбожно стоптаны. Расшитый бисером темно-розовый свитер с круглым воротом. Белая блузка с вышивкой на груди, узкая голубая мини-юбка. Черные колготки. Дешевые розовые трусики с пошлыми кружевами. Кружева скорее похожи на марлю. Каждая вещь вызывает не столько сексуальные фантазии, сколько элементарную жалость. На блузке и трусах чернеют пятна крови. Дешевые часы. Черная сумочка искусственной кожи.

На лице Сиракавы – удивление вперемешку с брезгливостью. «Что эти вещи делают здесь?» – словно спрашивает он себя. Само собой, он прекрасно помнит, чем занимался в номере «Альфавиля». Даже пожелай он об этом забыть, боль в кулаке напомнит по-любому. Однако сейчас эти вещи отражаются в его глазах как нечто мерзкое и непотребное. Грязный мусор, бессмысленный хлам. Совершенно не то, что следует тащить в свою жизнь… И тем не менее он продолжает свой бесстрастный и кропотливый досмотр, ковыряясь, как археолог, в убогих свидетельствах недалекого прошлого.

Раскрыв черную сумочку, он вываливает на стол ее содержимое. Носовой платок, пачка карманных салфеток, пудреница, помада, карандаш для глаз и прочая мелкая косметика. Мятные леденцы от кашля. Пузырек вазелина, пачка презервативов. Две упаковки тампонов. Газовый баллончик (который, к счастью для Сиракавы, она выхватить не успела). Дешевые сережки. Лейкопластырь. Таблетки. Кошелек из коричневой кожи. В кошельке – три десятки [12], которые он вручил ей при встрече, несколько тысячных и горстка мелочи. Телефонная карточка. Многоразовая карточка для метро. Скидочные талоны в парикмахерскую. Никакого удостоверения личности. Помедлив, Сиракава достает из кошелька деньги и прячет в карман брюк. В конце концов, он сам их ей отдал. Теперь они просто вернулись, и все.

В сумочке он также находит мобильный телефон. Одноразовую «раскладушку» с предварительной оплатой. Хозяина, понятно, не вычислить. Автоответчик работает. Сиракава включает питание и выбирает режим «прослушать». Сообщений несколько, все на китайском. Один и тот же мужской голос. Злая, быстрая речь. Каждое сообщение предельно короткое. Сиракава, конечно, не понимает ни слова. Однако дослушивает до конца и лишь затем выключает автоответчик.

Сходив куда-то, он возвращается с бумажным пакетом для мусора, складывает в него все, кроме телефона, и уминает покомпактнее. Потом засовывает все это уже в пластиковый мешок, выпускает из него воздух и завязывает на узел как можно туже. Телефон остается на столе. Сиракава берет его в руку, задумчиво разглядывает, потом снова кладет на стол. Явно прикидывает, что с ним делать. Может, еще как-нибудь пригодится? Но пока никаких идей в голову не приходит.

Отключив CD-плейер, он прячет его в нижний, самый вместительный ящик стола и запирает на ключ. Достает платок, протирает очки, снимает трубку рабочего телефона и вызывает такси. Сообщает свое имя, название фирмы и просит подать машину через десять минут к служебному выходу. Встает, снимает с вешалки светлосерый плащ, надевает его и сует в карман мобильник китаянки. Берет в одну руку портфель, в другую – мешок с мусором. Уже перед выходом оборачивается, оглядывает зал и, убедившись, что беспокоиться не о чем, выключает свет. Белые лампы на потолке гаснут все до единой, но полной темноты не наступает: сияние фонарей и рекламы пробивается с улицы через закрытые жалюзи. Сиракава запирает дверь и по длинному коридору направляется к выходу. Звук его шагов отдается в стенах дрожащим эхом. Он протяжно зевает на ходу. Так, словно подводит черту под очередными сутками своей размеренной жизни.

Лифт привозит его на первый этаж. Сиракава идет по служебному коридору, выходит на улицу, запирает дверь на ключ. На улице его дыхание тут же превращается в пар. Не проходит и минуты, как подъезжает такси. Водитель, мужчина лет сорока, открывает окно и уточняет у Сиракавы фамилию. Его взгляд невольно падает на мусорный мешок.

– Это не пищевой мусор, пахнуть не будет, – говорит Сиракава. – Я по дороге выкину.

– Да, конечно, – кивает водитель, открывая дверь [13]. – Прошу вас.

Сиракава садится в машину.

Водитель, глянув в зеркало заднего вида, подает голос:

– Господин пассажир! А я вас, кажется, уже возил недавно. Помню, в это же время и отсюда же… Вы, кажется, до станции Экода ехали?

– До Парка Философии [14], – уточняет Сиракава.

– Ну точно, до парка, – кивнул водитель. – А сегодня куда пожелаете? Опять туда же?

– Ага. Пожелаю, не пожелаю – какая разница? Все равно больше возвращаться некуда.

– Если не надо голову ломать, куда возвращаться, это уже удобно… – говорит водитель и трогает машину с места. – Но вам, конечно, не позавидуешь. Каждую ночь на работе так поздно засиживаетесь.

– А что поделать? Проклятый «мыльный пузырь», чтоб его [15]… Работы все больше, а зарплата все та же.

– Да уж, не говорите. У нашего брата похожая карусель. Сам себе рабочий день удлиняешь, чтоб концы с концами свести… Но у вас хоть фирма такси оплачивает. Все какое-то утешение.

– Еще б она не оплачивала, – мрачно усмехается Сиракава. – В такой час и домой-то иначе не добраться.

Тут он кое-что вспоминает.

– Ах да. Чуть не забыл. На ближайшем перекрестке сверните направо, там будет «7-Илевен». Я выскочу на пару минут. Жена просила купить кое-что…

Водитель опять смотрит в зеркальце:

– Господин пассажир! Если направо свернуть, будет одностороннее движение. Потом объезжать долго придется. По пути еще несколько круглосуточных. Может, дальше остановимся?

– Нет-нет… То, что жена просила, только здесь продают. Да и от мусора нужно избавиться.

– Ну что ж, давайте объедем. Мне все равно. Просто счетчик больше намотает, вот и предупреждаю заранее.