Такси сворачивает направо и через минуту останавливается у магазина. Сиракава оставляет на сиденье портфель, берет мешок и выходит из машины. У дверей «7-Илевен» громоздится несколько точно таких же мешков. Сиракава бросает в кучу свой – и тут же перестает различать, куда именно он его выкинул. На рассвете приедет машина и соберет весь мусор. Пищевых отходов в его мешке нет – значит, вороны не расковыряют. Он бросает прощальный взгляд на мусор и заходит в магазин.
В зале безлюдно. Молоденький продавец увлеченно болтает с кем-то по мобильнику. Под потолком негромко журчит очередной «Саузерн Олл Старз» [16]. Сиракава проходит к витрине с молоком, берет пакет обезжиренного «Таканаси», проверяет срок годности. В порядке. Чуть подумав, берет также большую пластиковую банку йогурта. И тут кое-что вспоминает. Вынимает из кармана мобильник китаянки. Оглядывается, проверяя, не смотрит ли кто, – и кладет телефон на витрину с сыром. Серебристый мобильник смотрится на блестящей витрине очень естественно. Словно украшает ее со дня открытия магазина. Пальцы Сиракавы отрываются от него, и он становится частью системы «7- Илевен».
Расплатившись на кассе, Сиракава садится в машину.
– Нашли, что хотели? – спрашивает водитель.
– Нашел, – отвечает он.
– Ну, теперь до Парка Философии?
– Да. Я, правда, могу задремать… Вы уж разбудите меня, как подъезжать будем.
– А ничего, если я на заправку заеду? Это по пути…
– Ради бога.
Пристроив на сиденье рядом пакет с молоком и йогуртом, Сиракава скрещивает руки на груди и закрывает глаза. Вряд ли ему, конечно, удастся заснуть. Но уж больно не хочется всю дорогу чесать языком с таксистом. Не открывая глаз, он пытается думать о том, что его успокаивает. О чем-нибудь очень простом, повседневном, лишенном особого смысла. Но ничего подходящего в голову не приходит. Лишь абстрактная пустота без объема и цвета – и боль в правой руке. Эта боль накатывает в ритме ударов сердца, волна за волной. Волны ревут в ушах так отчетливо, что он удивляется: до океана отсюда чуть ли не сто километров.
Такси останавливается на очередном перекрестке. Большой разъезд, долгая пауза. Рядом с машиной тормозит мотоцикл – черная «хонда» с китайцем за рулем. Он тоже ждет светофора. Между китайцем и Сиракавой расстояние чуть больше метра. Но китаец смотрит вперед и не замечает Сиракаву. А Сиракава, закрыв глаза и утонув в подушках сиденья, слушает рев океана.
Загорается зеленый, мотоцикл срывается с места и уносится вперед. Такси мягко трогается и, стараясь не разбудить пассажира, плавно сворачивает налево.
13
Мари и Такахаси сидят на качелях в темном безлюдном парке. Парень удивленно смотрит на девушку.
– Не понимаю, – говорит он. – Как это – не собирается просыпаться?
Мари ничего не отвечает.
– Что ты имеешь в виду?
Мари смотрит под ноги, явно борясь с собой. Похоже, она еще не готова к этому разговору.
– Может, пройдемся немного? – предлагает она.
– Давай. Я люблю пешком ходить. Шагай потихоньку, пей больше воды…
– Это что?
– Это у меня такой девиз по жизни. «Шагай потихоньку, пей больше воды».
Мари смотрит на него. «Ну и девиз!» – мелькает у нее на лице. Впрочем, она тут же об этом забывает и ничего не спрашивает. Поднявшись с качелей, она ступает на дорожку. Такахаси догоняет ее. Они выходят из парка на ярко освещенную улицу.
– Вернешься в «Скайларк»? – спрашивает Такахаси. Мари качает головой:
– Кажется, читать книги в семейных ресторанчиках мне уже хватит.
– Понимаю, – кивает он.
– А вот в «Альфавиль» я бы, наверное, заглянула еще разок.
– Ну давай, я тебя провожу. Мы как раз репетируем неподалеку.
– Вообще-то Каору-сан сказала «заходи, когда хочешь». Я точно ей не помешаю?
Такахаси качает головой:
– Каору-сан грубоватая, но всегда говорит что думает. Как она сказала, так ее и понимай.
– Ну хорошо.
– К тому же в это время суток у них все равно затишье. Я уверен, они тебе обрадуются.
– А у тебя что, еще репетиция?
Такахаси глядит на часы.
– Да мы уже всю ночь играли. Сейчас оттянемся напоследок – и по домам…
Они добредают до центра квартала, ближе к станции метро. Прохожих на улице почти не осталось. Четыре утра – самое мертвое время суток. Тротуары усеяны мусором всех сортов и оттенков. Пивные банки, истоптанные вечерние газеты, раздавленные картонные коробки, окурки, пластиковые бутылки. Осколки автомобильной фары. Рабочая перчатка. Скидочные талоны на какие-то услуги. Лужа блевотины. Пластиковые мешки, к которым хищно принюхиваются огромные грязные кошки. Пока все самое вкусное не растащили крысы и пока не выбрались на утреннюю охоту вороны-убийцы, кошки торопятся урвать свою часть добычи. Большая часть рекламы погасла, лишь огни круглосуточного магазинчика горят вдалеке. Под дворники припаркованных автомобилей уже натолкали рекламных листовок. Колонна грузовиков монотонно грохочет, пересекая железнодорожное полотно. Для водителей-дальнобойщиков этот мертвый час – единственная возможность безопасно выехать из города. Мари бредет, сунув руки в карманы джемпера и надвинув кепку
– А почему ты носишь кепку
– Подарил кто-то, давно еще, – отвечает Мари.
– Но не потому, что ты фанатка
– Я в бейсболе вообще ничего не понимаю.
– Мне тоже бейсбол до лампочки. Футбол – и тот больше нравится, – признается он. – Но все-таки насчет твоей сестры… Ну, о том, что ты сказала…
– Угу.
– Я не понял. Что значит «она не собирается просыпаться»?
Мари поднимает голову:
– Ты извини, но я не хочу об этом вот так, на ходу. Я понимаю, что странно, и все-таки…
– Понятно.
– Давай о чем-нибудь другом.
– О чем?
– О чем угодно. О тебе, например.
– Обо мне?
– Ну да. Расскажи о себе.
Такахаси задумывается.
– О себе я ничего веселого вспомнить не могу.
– Ну и ладно. Рассказывай грустное.
– Моя мать умерла, когда мне было семь, – сказал он. – От рака груди. Обнаружили поздно, когда ей уже три месяца жить оставалось. Так что все кончилось очень скоро. Болезнь распространялась слишком быстро, на серьезное лечение уже не было времени. А отец уже за решеткой сидел…
Мари снова задирает голову:
– Погоди-погоди. Тебе было семь, твоя мать умирала в больнице от рака, а отец в это время сидел в тюрьме?
– Ага.
– Так ты что же, один дома жил?
