Данилов говорил с искренним пылом, активно жестикулировал. Я заколебался. Если
есть домовые и прочая нечисть, то почему бы не быть и всему остальному? Тем
более многое сходится, выглядит очень правдоподобным. Волшебница ведь зачем-то
хотела убить. И не просто потому, что стукнуло в голову: «Какой милый молодой
человек! А не зарезать ли его сегодня вечерком и не повесить ли скальп на дверь
в качестве украшения?» И как объяснить повышенный интерес остальных
представителей чародейской фауны: колдуна и ведьмы?.. Хотя Соня умничка,
вытащила из-под носа у Грейс. Но кто знает, какие цели преследует сама…
Ты хотел выбрать сторону, — напомнил я себе. — Хотел найти учителей и
наставников. По крайней мере, на первое время. Да, с вояками связываться не
хочется. Но если что-то умеют и знают, отказываться и упускать шанс не стоит.
Надо быть осторожнее — контора серьезная, правительственная. Такие господа не
любят выносить сор из избы, подвергать дела огласке. А я достаточно увидел и
услышал… Убивают и за меньшее. Оправданный риск? Пожалуй…
Я вернулся обратно, медленно сел на стул и посмотрел майору в глаза. Данилов
тяжко сопел и пыхтел, пытался отдышаться после приступа красноречия. Отер пот со
лба, фыркнул. В карих глазах появилась слабая надежда. Ведьмак же проявлял
чудеса выдержки. За время перепалки и бровью не повел. Сохранял
равнодушно-отстраненный вид, будто витал где-то в иных мирах и реальностях. Сюда
возвращался лишь изредка и с большой неохотой — глянуть как тело, дышит ли еще.
— Хорошо, давайте тесты, — ответил я на немой вопрос командира. Не удержался и
добавил сварливо: — Но быстро, мне еще кошку кормить…
Данилов как огромный вепрь бросился к двери, проревел в коридор:
— Камышева ко мне! Срочно!
Не прошло и двух минут, как в комнату бочком протиснулся тот самый худой лысый
мужчина в белом халате, которого видел курящим на крыльце. Похож на лаборанта
или врача. В руках держал потертый кожаный портфель с множеством блестящих
застежек.
Теперь представилась возможность рассмотреть поближе. На вид — от тридцати до
сорока лет. Как раз из того типа людей, возраст коих невозможно определить…
Большая голова неправильной формы крепилась на тоненькой как у гусенка шее.
Череп вытянутый: высокий лоб мыслителя и выпуклый затылок. Лицо инфантильное и
чахлое, по-детски несуразное: вздернутый нос, пухлые губы, маленький почти
незаметный подбородок и круглые румяные щеки. За огромными толстыми
очками-иллюминаторами скрывались сонные голубые глаза с длинными светлыми
ресницами.
— Егор Юрьевич, выручай! — громыхнул Данилов, кивнул на меня. — Конкурсанта надо
проверить. Очень перспективный.
— Хм… Который по счету? — пробормотал человечек, с неприязнью посмотрел на
громадного майора. Голос оказался мягким и спокойным. — У вас, Алексей
Григорьевич, все перспективные. Думать надо головой, а не мускулами.
— Ну-ну, Юра, не ворчи, — примирительно сказал майор, пожал плечами. — Мы люди
действия, мыслитель и ученый ты.
— Почему мне кажется, что словосочетание «люди действия» буквально переводится
как безмозглые? — поморщился очкарик.
Прошел к столу, осторожно переступил через горки мусора и окурков. С
брезгливостью осмотрел остатки трапезы. Выбрал угол почище, поставил портфель и
стал щелкать застежками. Открыл и запустил руку. Долго нащупывал что-то, кряхтел
и кривился. Спросил нейтральным тоном:
— Дата рождения?
— Десятое января, — ответил я.
— Интересно… — пробормотал ученый, поправил очки. — Возьмите, молодой человек!
Камышев выудил из недр портфеля молочно-белый стеклянный шарик размером с
крупную вишню и бросил мне. Я поймал на лету, покатал в ладони. Тяжелый и
гладкий, холодный. Стекло вспыхнуло изнутри ярким белым светом. По гладкой
поверхности побежала сеть трещин. Раздался сухой хруст, и на ладони осталась
небольшая горка белого порошка. Данилов сдавленно хрюкнул. Глаза майора полезли
из орбит, а челюсть отвисла. Даже ведьмак вышел из ступора, посмотрел с
неподдельным интересом.
Ученый приподнял светлые брови, вновь полез в портфель. Сонливость как рукой
сняло.
— Чудесно… как чудесно… — произнес Камышев. — Попробуем другим.
Я высыпал белую труху на пол, струсил пыль с ладоней. Ученый сразу всучил
кривоватый коричневый корешок. Я повертел в руках, потрогал выступы и
неровности. Что за растение?..
— Корень мандрагоры? — постарался угадать я. — Что с ним делать? Съесть?
— Прислушайся к ощущениям! — резко сказал Камышев. — Попробуй мысленно
потянуться!
Я пожал плечами, но послушно сосредоточился на корешке. Шершавая древесина
потеплела, появилась вибрация. Но почти сразу исчезла, кожу кольнуло холодком. Я
попытался вызвать уже привычное состояние транса. Не получилось. Сила
спряталась, затаилась. Похоже, истощил себя во время короткого боя со
спецназовцами…
— Не получается, — фыркнул я, вернул деревяшку ученому.
Тот жадно схватил, бросился к окну. Посмотрел на свет, повертел. Узкие плечи
вздрогнули, раздался приглушенное аханье. Камышев повернулся, преувеличено
спокойно подошел к майору и показал корешок. Я заинтересовался, присмотрелся
внимательнее. Только теперь заметил, что коричневая кора поменяла цвет, стала
желтоватой. Кое-где расползлись и буро-зеленые пятна. А с кончика торчал
тоненький молодой побег. На глазах вытянулся, выбросил вбок зубчатый листик…
Ученый повернул голову в мою сторону и подслеповато сощурился. Торопливо прошел
к мешанине электроники в углу, защелкал тумблерами. Быстро пробежался пальцами
по клавиатуре, посмотрел на столбик текста на одном из экранов. Гул вентиляторов
стал громче. Загорелись лампочки на нескольких приборах, стрелки на шкалах
зашевелились, поползли вправо.
— Молодой человек, будьте добры… — попросил Камышев.
Я покорно встал, подошел к ученому. Он ловко накинул на меня паутину проводов,
прикрепил к вискам и ладоням присоски контактов. Набрал на клавиатуре несколько
команд, уверенно нажал «enter». Щелкнул еще парой тумблеров и уставился на
крайний монитор. Я тоже глянул, похлопал глазами. На экране медленно плавали
цветные пятна. Сбоку возникло маленькое окошко, поползли строчки цифр, появилась
ломаная диаграмма. Камышев щурился, морщил лоб и шевелил губами.
Во мне начало копиться раздражение. Никогда не любил больницы, врачей и вообще
ученых. Это самые страшные люди, лишенные всякого гуманизма и человеколюбия.
Поголовно — пришибленные, увлеченные собственной работой. Остальные для них –
расходной материал, который в целях науки можно покромсать, разложить по
полочкам, изучить. А собирать обратно не обязательно — потери оправданы, разум
восторжествовал!..
Из задумчивого состояния вырвало движение Камышева. Ученый повернулся ко мне,
