пожарах и землетрясениях. Я даже не читаю газет.
Я жил в городе, который одни называют Делавар, другие — Фоллет, третьи — Минго, но всегда в том доме, что на пересечении улиц Уильямс и Рипли. В достаточно просторном доме, перед которым иногда росла сосна, иногда клен, и жил я там скромно, записывая песни, которые слышал по радио в других измерениях, и печатая истории, которые прочитал в каком-нибудь другом времени.
В тех измерениях, где грузовик уже проехал мимо нас, мы смотрим на его номерной знак — он в рамочке из серебристых голых женщин — и не знаем, что нам делать. Где-то поблизости есть телефонная будка, может, на этом углу, может, на том. Можно позвонить в полицию и сказать…
Сказать: мы однажды видели девушку, но тот момент для нас уже в прошлом. Откуда мы знаем, что в каком-то из этих грузовиков есть девушка с заклеенным ртом и завязанными руками? Мы как-то видели ее.
Некоторые из нас усматривают в этих логических рассуждениях не что иное, как трусость. Мы уже прибегали к подобным уловкам. Мы знаем, что существует бесконечное число вероятностей, но наше совместное существование строится на огромном многомерном распределении вероятностей. Если мы видели девушку в одном измерении, возможно, что она присутствовала в бесконечном количестве других измерений.
И, полагаю, она была вне опасности в таком же количестве иных миров.
Те из нас, мимо кого грузовик уже проехал, видят, что мы в своем большинстве ступаем на проезжую часть и идем в кондитерскую на противоположной стороне улицы. Лишь мизерная часть отправляется на поиски телефона, и они отрываются от нас, отсекаются своим выбором от нашей совокупности.
Я, точнее, мы — всеведущи, хотя иногда и ошибаемся. Я могу разыграть из себя ясновидца у кого- нибудь в гостях: мой двойник в это время откроет конверт и прочитает, что там написано, так что все собравшиеся будут поражены. Обычно мы попадаем в точку. Один из нас переворачивает верхнюю карту, а остальные называют, какая именно это карта. Червонный туз, трефовая четверка, трефовая десятка. Мы можем отгадать все пятьдесят две карты или пусть только пятьдесят.
Мы можем избежать несчастного случая, ссоры, наезда — по крайней мере, большинство из нас уходят от них. Возможно, один из нас принимает удар на себя за всех остальных. Один из нас получает удар или замечает занесенный кулак, так что остальные из нас успевают переместиться в другое измерение.
Грузовик сотрясается, переключаясь на другую скорость, и прокатывает мимо некоторых из нас. Барон, Билл, Тони, Ирма выглядывают на нас из окна или не выглядывают, и машина проходит мимо нас. Прицеп дюралевый. Всегда.
Я чувствую, что мы в замешательстве. Еще никогда от нас не откалывалась такая большая часть самих себя. Решение позвонить по телефону убавило нас на шестую часть. Оставшиеся колеблются, не зная, что предпринять.
Другие из нас запоминают номер на полуприцепе Барона, тоже уходят искать телефон и исчезают.
В детстве у нас был котенок по имени Кокосик. Во всех измерениях у него была та же кличка. Он любил лазить по деревьям и иногда не мог спуститься обратно на землю. Однажды он забрался на самую вершину клена перед домом, и мы догадались, что он там наверху только по его истошному мяуканью.
У отца не было желания лезть на дерево.
— Сам сумеет как-нибудь, ну или…
Мы ждали под деревом до темноты. Мы знали, что, если полезем наверх, это кончится падением. Некоторые из нас пробовали, и потерпели неудачу, и исчезли, сломав себе руку, ногу, кисть или даже шею.
Мы ждали, даже на ужин не пошли. Вместе с нами там были соседские дети, одни потому, что любили Кокосика, а другие затем, чтобы чем-нибудь развлечься. В конце концов поднялся ветер.
Мы увидели, как один Кокосик упал, задевая темно-зеленые листья, и сломал шею о тротуар в нескольких шагах от нас. Нам стало жалко его до слез, но остальные из нас тем временем сновали, вытянув руки, и мы поймали котенка на лету и опустили мягко на землю.
— Как это у вас получается? — спросил кто-то в миллионе измерений.
Я понял тогда, что я не такой, как все.
Мы отступаем на тротуар и ждем, когда грузовик проедет мимо, ждем, чтобы увидеть номерной знак и потом позвонить в полицию, не называя себя. У полиции будет возможность остановить Барона, перегородив дорогу. Они смогут перехватить его на выезде, в нескольких километрах от города на 23-й автостраде. Если они поверят нам.
Если Барон не убьет девушку до этого. Если она еще не убита.
У меня все внутри переворачивается. Не хочется думать о том ужасе, который пережила девушка, который сейчас переживает.
Сообщить в полицию номерной знак — этого будет мало.
Мы выходим на проезжую часть и машем рукой, чтобы Барон остановился.
Когда-то мы встречались с женщиной, красивой женщиной, чьи каштановые волосы падали до пояса. Мы встречались несколько лет, и в конце концов состоялась помолвка. В одном из измерений, только в одном, она начала меняться, стала раздражительной, затем чересчур восторженной, потом просто пустой. Остальные из нас наблюдали с ужасом, как однажды она замахнулась на нас ножом, — только в одном измерении, тогда как в миллионе других случаев она сострадательно дотаскивала нашу икающую плоть прочиститься над кухонной раковиной.
Она не могла понять, почему я расторг помолвку. Но ведь она не знала всего, что знал я.
Грузовик сотрясается от резкого торможения. У Барона слетают наушники с мини-микрофоном и ударяются о ветровое стекло. Он вцепился в рулевое колесо, так что мускулы вздулись от напряжения.
А мы, бросив продуктовую сумку на обочине, стоим на его пути, мы медленно поднимаем и опускаем руки — вперед и назад.
В каком-то небольшом количестве измерений грузовик со своим тракторным прицепом расплющивает нас, и мы потрясены моей смертью. Но мы знаем, что его привлекут за это. Наверно, за неумышленное убийство пешехода, и тогда они обнаружат девушку. Однако почти во всех случаях тягач Барона замирает в нескольких дюймах он нас, в нескольких футах.
Мы смотрим поверх хромированного радиатора и женской головы, украшающей капот, словно на старинном океанском паруснике, и встречаемся взглядом с Бароном.
Он тянет руку вверх и пускает в ход клаксоны на крыше кабины. Мы зажимаем уши руками, и в нескольких измерениях мы отступаем, оглушенные, на тротуар, очищаем дорогу, и Барон врубает первую передачу и катит с грохотом дальше. Но обычно мы остаемся, стоим на месте.
Какая разница, кого выбрали президентом или кто выиграл Большой шлем. В целом для каждого из нас это был один и тот же мир, так что мы существовали совместно, накладываясь один на другого, словно стопка из каждого по отдельности, живущих вместе в карточной колоде.
Каждое решение, которое создавало чуточку новое измерение, создавало и нашего нового двойника, еще одного из почти бесконечного числа моих отражений, и он пополнял еще одной крупицей наш ум и наши знания.
Мы не были богом. Один из нас как-то решил, что стал богом, и вскоре его не стало с нами. Он не мог не разгласить нашу тайну. Нас это не испугало. Кто поверит ему? Теперь, когда он пребывал в одиночестве — ведь из всех нас могло быть не больше двух-трех, кто бы так возомнил о себе, — остальным было не о чем беспокоиться.
