островков посреди Индийского океана, во всех колониях и протекторатах, над которыми гордо реял французский флаг, шли похожие приготовления.
Повсюду следовало развесить полотнища триколора и портреты — сурово хмурящегося императора и гениального изобретателя Рене Блондло, лысого и с бородкой клинышком. Фасады общественных зданий требовалось отдраить слабой дозой N-лучей. Также нужно было украсить бальные залы, заказать провизию для банкетов, наметить маршруты парадов, подписать разрешения на торговлю лоточникам, разослать приглашения. Всех бездомных надлежало выслать в провинцию. Узкие, ступенчатые улочки касбы — заблокировать во избежание любых демонстраций, сколь угодно мирных и малочисленных, против французов и их празднеств. (Лучше уж выслушивать жалобы торговцев, которые потерпят убытки из-за своевременных шагов по предотвращению незаконных собраний, чем отвечать циничным репортерам о трупах демонстрантов, обугленных N-лучами из полицейских ружей.) И самое важное, следовало проверить и перепроверить меры безопасности в связи с визитом императора.
Разумеется, от начальника Альбера, генерал-губернатора Мерсо, помощи не было никакой. Эта надутая самодовольная жаба умела лишь вдохновенно читать по бумажке не им написанные речи да трясти руки местных деловых воротил и собирать с них мзду. Но в любых практических вопросах невежда Мерсо (получивший пост благодаря высокопоставленным родственникам в метрополии) всецело полагался на своего подчиненного, Камю, прошедшего суровую дипломатическую выучку в Национальной школе управления.
Камю поднял голову от сложенных рук и, тряхнув угольно-черной напомаженной шевелюрой, скривился в усмешке; его мужественное, с резкими чертами лицо пробороздили морщины. «Эх, мама и папа, — подумал он, — если бы только вы могли видеть сегодня своего маленького мальчика, ради которого едва сводили концы с концами, лишь бы он получил самое лучшее образование на земле предков. И вот на сорок втором году жизни он стал серым кардиналом при каком-никаком дворе, однако чувствует себя совершенно несчастным».
Но конечно же родители Камю никак не могли сегодня увидеть, до чего он дошел. Оба они погибли в 1935-м, когда на двадцатом году империи по Алжиру прокатилась волна выступлений против «черноногих»; сам же Камю находился тогда в безопасности в Париже. Катастрофа унесла множество жизней, и европейцев, и арабов, прежде чем солдаты империи с их грозным лучевым оружием и броневыми лучеходами сумели восстановить порядок. Впрочем, после этого решительного применения силы мир и согласие воцарились в Алжире, да и по всей империи, в отдельных уголках которой также было устроено показательное кровопролитие.
Саркастическая усмешка сошла с лица Камю, когда он задумался о кровавом фундаменте нынешней эпохи всеобщего мира и благоденствия с Парижем в ее центре. Он потянулся за пачкой сигарет, лежавшей рядом с переполненной пепельницей, достал одну и закурил. Отвратительная, необходимая привычка, но извинительная в эти дни, когда рак легких можно вылечить строго отмеренной, целебной дозой N-лучей (так же, как сам Камю избавился от туберкулеза, которым страдал с детства), — если, конечно, принадлежишь к элите. Откинувшись к спинке кресла на колесиках и попыхивая сигаретой, Камю позволил себе несколько минут блаженного бездействия. Под высоким потолком его тесного, по-спартански пустоватого кабинета жужжали две мухи. Ослепительное летнее солнце Алжира, подкрепленное отраженным блеском так любимого Альбером Средиземного моря, лило сквозь щели деревянных жалюзи плавленое золото, расчерчивая кабинет в контрастную клетку. Но воздух оставался прохладным — исправно гудели лучевые кондиционеры.
Камю погрузился в полудрему, из которой его вырвал гудок телеинтеркома; N-лучи высветили на экране лицо его помощницы Симоны Гиэ — строгой женщины одних лет с Альбером.
— Мсье Камю, вас хочет видеть американский посол.
Камю выпрямился и затушил сигарету:
— Пусть войдет.
Когда дверь отворилась, он уже поднялся из-за стола и двигался навстречу послу.
— А, господин Райнбек! — с акцентом произнес Камю по-английски, радушно пожимая ему руку. — Очень рад вас видеть. Полагаю, ваш секретариат получил билеты на все праздничные мероприятия. Без надлежащим образом оформленных приглашений пускать не будут никого, абсолютно никого. Сами понимаете, меры безопасности…
Седовласый, с выступающей челюстью, американец отмел вопрос взмахом руки. Его грубоватая непринужденность восхитила и в то же время ужаснула Камю.
— Да-да, — ответил Райнбек, — мои помощники разберутся со всеми этими бумажками. Сейчас у меня дело поважней. Я должен немедленно увидеть генерал-губернатора, чтобы заявить официальный протест.
Среди прочего в обязанности Камю входило по возможности пресекать подобные поползновения напрячь Мерсо сверх его скромных способностей.
— Официальный протест? По какому же поводу? Едва ли столь драматичный шаг необходим при тех дружеских отношениях, которые сложились между нашими державами. Наверняка речь идет о каком-нибудь пустячном недоразумении, и я буду только рад его разрешить.
Голубые глаза на загорелом лице Райнбека блеснули сталью. Несмотря на кондиционеры, Камю бросило в пот. Две мухи, прежде кружившие под потолком, снизились и теперь мельтешили перед самым его лицом. Их жужжание действовало на нервы, но отогнать их Камю не решался, опасаясь показаться смешным.
— Недоразумение вовсе не пустячное, — сказал Райнбек. — Ваши солдаты задержали на южной границе с Нигером группу ни в чем не повинных американских туристов и отказываются отпустить, пока тех не допросит имперская спецслужба. Поговаривают даже о том, чтобы отправить их в Париж. Это противоречит всем договорам и международным нормам. Я должен немедленно увидеться с Мерсо и потребовать их освобождения.
Камю принялся обдумывать услышанную новость. На границе с Нигером располагался крупный армейский полигон, где велись испытания N-лучей, слишком опасные для того, чтобы проводить их в метрополии. Вдруг эти «ни в чем не повинные американские туристы» на самом деле шпионы, которым поручено выкрасть новейшие достижения той технологии, что обеспечила Франции безусловное мировое лидерство? Вполне вероятно. А коли так, уступки, на которые пойдет простак Мерсо, поддавшись нажиму Райнбека, могут нанести империи серьезный ущерб. Нет, это совершенно недопустимо. Пускай военные и вездесущее Главное управление внешней разведки разбираются сами.
Да, империя утомила Камю. Но в конечном счете выбора у него не было. Он решил, как ему поступить, сомнения исчезли.
Снова пора закатывать в гору камень.
— Прошу прощения, господин Райнбек, но я никак не могу передать генерал-губернатору вашу просьбу о встрече. Однако будьте уверены, я проконтролирую ситуацию лично и незамедлительно сообщу вам любые новости о судьбе ваших соотечественников.
Перед лицом такой безапелляционности Райнбек тут же утратил былую браваду. Казалось, он постарел на несколько лет.
— Итак, опять сплошная секретность. Ну черт возьми, Альбер, от тебя-то я ожидал большего, думал, что мы друзья. Впрочем, ничего странного, с вашей-то позиции силы. Вы прекрасно понимаете, что Америке нечего противопоставить империи. Мы ничего не можем предложить взамен, ничем не можем пригрозить, вообще ничего не можем сделать, чтобы заставить вас прислушаться.
— Да ладно тебе, Генри, не преувеличивай.
— А разве я преувеличиваю? Или ты знаешь о международном положении Америки что-то, чего не знаю я? Куда ни ткнись — со всех сторон французские базы, не дают нам продохнуть, перекрывают пути естественной экспансии. Квебек и Куба, Мексика и Сандвичевы острова — повсюду французы с их лучевыми пушками. Дефицит нашего торгового баланса с Францией и ее колониями растет год от года. И у наших союзников положение ничуть не лучше. Испания, Германия, даже бывшая владычица морей Британия теперь бессильны перед вами. Ваша империя — это что-то совершенно беспрецедентное в человеческой истории. Вы не просто держава, а сверхдержава. Нет — гипердержава. Не осталось такой страны, которая решится сказать вам слово поперек. Вы поступаете, как вам заблагорассудится, в любой
