Да, господин Премьер-министр. Из дневника достопочтенного Джеймса Хэкера

суверенитет уже не является вопросом политическим? Надо же, как интересно.

Неужели ему нравится так зло шутить? Он ведь прекрасно знает, что я имел в виду!

(Иначе чем чересчур оптимистичным назвать это утверждение Хэкера было просто нельзя. Сэр Хамфри вряд ли даже догадывался, что премьер-министр имел в виду. Даже мы, после столь долгих лет внимательнейшего изучения его более чем откровенных дневников, до сих пор точно не знаем, что он тогда имел в виду. – Ред.)

Более того, он и не думал заканчивать свой неуместно дерзкий перекрестный допрос.

– Полагаю, господин премьер-министр, вы согласны с тем, что данный туннель должен строиться с использованием самых современных технологий?

– Естественно!

– Прекрасно. Значит, тем самым вы фактически согласились с тем, что девяносто процентов всех контрактов будут отданы французским компаниям. Кстати, вы хотите, чтобы надписи делались сначала на французском, и только потом на английском?

– Нет! – твердо заявил я.

– А французы хотят.

– Нет, мы не согласны.

– Тогда мы не сможем провести торжественную церемонию до тех пор, пока не согласимся.

Чуть подумав, я предложил компромисс:

– А почему бы нам не делать надписи на английском первыми на нашем конце, а на французском – на их?

– А как насчет поездов?

Меня все это начинало просто бесить.

– Ради бога, Хамфри, ну какое это может иметь значение?

Он равнодушно пожал плечами.

– Для французов может… Далее. Как быть с меню? На английском или на французском?

– А что, разве их нельзя просто менять местами посередине?

Секретарь Кабинета печально покачал головой.

– Увы, французы будут непоколебимы. Именно поэтому название британского авиалайнера «конкорд» пишется на французский манер – с буквой «е» на конце [52]. Конечно, если вы захотите уступить французам по всем этим пунктам, соглашение с ними могло бы быть подписано немедленно… Или, – он пожал плечами, – вы можете позволить МИДу сделать все, на что они способны.

Все, на что они способны? Похоже, секретарь Кабинета и сам не очень-то верил в их способность достойно представить нашу сторону в этом соглашении.

Хамфри тут же полностью подтвердил мои опасения.

– Боюсь, они тоже мало что смогут сделать, но все-таки у них, надеюсь, это выйдет лучше, чем вышло бы у вас, господин премьер-министр.

В общем-то он прав. И тем не менее, в этом не было никакого здравого смысла.

– Послушайте, Хамфри, – спросил я, – неужели в отношениях с французами нам никогда не удается настоять на своем?

– Нет, удается. Иногда.

– И когда такое было в последний раз?

– В 1815 году. В битве при Ватерлоо, господин премьер-министр.

Пока я, напрягая свою энциклопедическую память и исторические познания, пытался вспомнить, так ли это на самом деле, сэр Хамфри придумал для меня очередной каверзный вопрос.

– А что если террористы «угонят» поезд? И будут угрожать, что взорвут его вместе с туннелем…

Чудовищное предположение! Впрочем, почему предположение?

– Господи, – воскликнул я, – так не лучше ли передать французам юрисдикцию над всем этим проектом. Целиком и полностью! Тогда им самим придется ломать голову.

Сэр Хамфри довольно усмехнулся и покровительственно произнес:

– Вот видите, господин премьер-министр? Если бы переговоры вели вы сами, то уступили бы французам по всем пунктам. Без исключения!. К тому же, французы, я в этом практически не сомневаюсь, тайно готовят какой-нибудь коварный план, о котором пока нам ничего не известно. Полагаю, вы догадывались об этом, господин премьер-министр?

И хотя его неприкрытый сарказм был недопустим, мне пришлось признать, что эти переговоры с французами не для меня. С любой другой нацией – да. С ними – никогда! И кроме того… (Господи, почему же мне не пришло это в голову раньше?). Кроме того, мое неучастие будет мне более выгодным.

– Хамфри, если эти переговоры связаны с унизительными уступками, мне бы хотелось, чтобы их вел наш министр иностранных дел.

– А вот это мудро, очень мудро, господин премьер-министр, – одобрительно пробормотал секретарь Кабинета, и не теряя времени перешел к другому неприятному делу, которое вызывало у меня сильнейшее