Моррисон с упреком посмотрел на приятеля:
— Рад, что так развеселил тебя, пусть даже в ущерб своему самолюбию. — Пытаясь сдержать раздражение, он углубился в изучение меню.
— Я вовсе не над тобой смеялся. На самом деле я воспринял твое наблюдение о женатом мужчине на свой счет, ведь мое пузо — лучшее тому подтверждение. Я всего на два года старше тебя, женат десять лет, и посмотри, что со мной стало. — Дюма намотал на палец кончик уса; у него были роскошные усы, и он имел привычку поигрывать с ними, как с любимым домашним питомцем, требующим внимания. — Тебе следует знать, что моя супруга по-прежнему считает тебя самым красивым мужчиной из всех иностранцев, живущих в Китае. А она не слишком-то щедра на комплименты. Во всяком случае, слова «красивый» в отношении меня еще ни разу не прозвучало. Тебе действительно пора подыскать себе жену.
— Сейчас ты говоришь, как мой Куан. Он уверяет, что девятьсот четвертый — это год Дракона, а потому благоприятен для вступления в брак. Но вы оба забываете одну важную деталь. У меня нет шансов на успех. А твоя жена, похоже, единственная моя воздыхательница, но она уже занята.
— Этот вопрос можно обсудить, — ответил Дюма с нарочито скорбным видом. — А если серьезно, я нисколько не сомневаюсь, что жену найти не проблема, было бы желание. Ты ведь у нас кто? Тот самый доктор Моррисон. Герой осады Пекина. Знаменитый путешественник, писатель, доктор медицины, выдающийся корреспондент лондонской газеты «Таймс» в Китае. Уважаемый, влиятельный, и так далее, и тому подобное.
— Издеваешься?
— Вовсе нет. По мне, так все приличные девицы должны в очередь выстраиваться.
— Вздор. Я — мужчина с ограниченными финансовыми возможностями и слабым здоровьем. Ко мне проявляют интерес лишь перезрелые матроны со вставными зубами, изнывающие от любовной тоски. К тому же они, как правило, страдают от несварения желудка и потливости.
— Я слышал совсем другое, да ты и сам не веришь ни слову из того, что говоришь, — фыркнул Дюма. — Судя по тому, что ты сам мне рассказывал, завоеваний в твоем послужном списке больше, чем у Британии. Не ты ли несколько месяцев назад изложил мне увлекательнейшую историю про Брунгильду?
— У меня никогда не было женщины по имени Брунгильда.
— Но ведь была немецкая актриса, чьими приватными спектаклями ты наслаждался с поразительной регулярностью, раз в два дня, пока ее болван-муж занимался своим бизнесом в том же городе! В Мельбурне, кажется?
— Ее звали Агнет. И дело было в Сиднее. Однако твоя цепкая память меня пугает. Напомни мне, чтобы я больше никогда не рассказывал тебе того, о чем сам предпочел бы забыть. Проблема и том, что сегодня ни одна из этих женщин не делит со мной постель. Те, с кем мне было весело и приятно, в конце концов всегда возвращались к своим мужьям. Остальные оказывались скучными и вялыми — жаль, конечно, поскольку только такие гарантированно не превращаются после свадьбы в коварных неврастеничек. Если честно, я бы не возражал, чтобы мою жизнь скрасили нежность и симпатия. Но это вовсе не значит, что я готов их черпать из всех доступных источников.
— Как сказал однажды Оскар Уайлд — и мой жизненный опыт этого не опровергает, — брак — это триумф воображения над интеллектом. Возможно, в поисках жены тебе стоит включить воображение и поумерить свой интеллект.
Моррисон уставился в тарелку, которую поставил перед ним официант:
— Как ты думаешь, это утиные яйца?
— Нет, просто яйца очень мелких кур. Военное время, чего ты хочешь?
— Война началась всего две недели назад. Вряд ли она успела повлиять на темпы роста цыплят. — Моррисон отодвинул тарелку в сторону. Разговор о браке почему-то оказался болезненным для него. Он потянул из жилетки цепочку карманных часов и проверил время. — Нам лучше поторопиться. Иначе опоздаем на первые бесполезные встречи.
— Напомни, что там у нас сегодня, — вздохнул солдат-дипломат. — Моя блестящая память не распространяется на наши общие профессиональные заботы.
— Я собираюсь встретиться с японцем, который утомит меня своей беспредельной учтивостью, но толком ничего не расскажет. А тебе предстоит беседа с русским варваром, который поделится секретными сведениями, столь же интересными, сколь и ложными. После этого мы с тобой вдвоем встречаемся с китайцем, и он с огромной тревогой расспросит нас о том, что происходит на войне, которую ведут японцы с русскими на севере его родной страны. Потом Куан сообщит нам ненадежные свидетельские показания возбужденных беженцев. И наконец, получив от наших японских друзей очередной отказ в поездке на фронт, мы сядем на поезд и поплетемся обратно в континентальный Китай, остановившись на ночлег на заставе Шаньхайгуань. По пути мы будем обмениваться наблюдениями и рассуждать о полной бессмысленности своей миссии. Я буду вновь задаваться вопросом, что же мне телеграфировать в «Таймс», а ты с таким же отчаянием размышлять о своем докладе в Форин-офис.
Рабочее утро прошло именно так, как и предсказывал Моррисон. Вскоре после полудня корреспондент, военный атташе и слуга стояли на платформе железнодорожного вокзала Ньючанга. Нос у Моррисона посинел от холода, пальцы ног тупо ныли в толстых шерстяных носках и кожаных сапогах. Свинцовое небо выдало первую порцию снега как раз в тот момент, когда свисток возвестил о приближении поезда.
Поездка заняла несколько часов. Мужчины читали вслух из своих блокнотов: миссионеры вывозят с полуострова свои семьи; русские войска угрожают спалить город, если китайская армия, прибывшая на защиту перепуганных жителей, немедленно не покинет его; двести девяносто восемь мин, заложенных русскими и японцами для уничтожения вражеских армад, дрейфуют в открытом море, препятствуя судоходству.
— Еще один тупой день, — подытожил Моррисон, — потраченный на сбор пустячных деталей.
Дюма скорчил гримасу:
— Ну и на чем ты сделаешь акцент в своей телеграмме?
— Вряд ли это имеет хоть какое-то значение. Что бы я ни напирал, эти миротворцы с Принтинг-Хаус- Сквер[2] непременно разбавят мой материал елеем еще до публикации. Моррисон знал, что Моберли Белл поручил освещение войны другим корреспондентам вовсе не потому, что с пониманием воспринял его жалобы на здоровье. Редактор настороженно относился к его политическим симпатиям. Пусть Япония и была союзницей Британии, но официальная позиция правительства Его Величества оставалась нейтральной, и Белл исходил из того, что газета должна отражать именно это.
К тому времени как поезд подошел к заставе Шаньхайгуань на восточной оконечности Великой Китайской стены, друзья пребывали в утомленном молчании, а солнце уже садилось за заснеженные холмы.
Мелькающие по ту сторону платформы огоньки указывали на скопление рикш. Как только поезд выгрузил пассажиров, рикши повскакивали со своих мест и бросились к вагонам, зазывая клиентов. Изобретение японцев, рикши быстро прижились в Китае, где при населении в четыреста миллионов и угнетающей бедности люди давно стали дешевле лошадей.
Куан занялся поисками транспорта. Наконец все трое расселись в тележке, накрыв колени грубыми одеялами, и двинулись к отелю. Моррисон оглядел своих спутников. Раскачивающиеся в ногах фонари подсвечивали лица снизу, и в облаке дыхания рикш пассажиры делались похожими на персонажей истории с привидениями. Войлочные сапоги рикш, обмотанные веревками для лучшего сцепления, топали по замерзшей земле. С причудливо изогнутых ветвей софоры свисали сосульки, во дворе мрачной фермы лаяла собака. А впереди, над зубчатыми парапетами Великой стены, поднималась полная луна. Будь Моррисон слеплен из другого теста, возможно, он отметил бы, что ночь дышит тайной, поэзией и магией. Но его голова была забита куда более прозаичными мыслями: о войне, ужине и крепком сне.
Рикши артистично рухнули на колени у входа в отель «Поезд королевств»: чистенькое, относительно новое двухэтажное кирпичное здание с открытой террасой, ярко раскрашенной в зеленый, голубой, красный и золотой цвета в китайском стиле.
Дюма повел бровью, оглядывая фасад:
— Похоже на смесь армейских бараков с китайским замком.
— Что мне нравится, — заметил Моррисон, спрыгивая на землю, — так это то, что экстерьер восклицает: «Вы на самом что ни на есть Востоке», в то время как интерьер шепчет: «Но все равно можете
