Батя: — Год за годом.
Артем: — Хорошо вас понимаю… Это зов. Я называю это корневое просыпающееся в нас чувство — зов. Нас всех зовет… Нас зовут прежде всего холмы. Иногда зов горестный! Иногда постыдный!.. Но всегда — заживляющий! Врачующий! Поэтому от холмов нам не убежать… Холмы прорастают. Из нашего прошлого — в наше, казалось бы, зачеркнутое будущее.
Батя: — Замечательно вы сказали.
Артем: — Когда-то философствовал!
Батя: — Меня потянуло, можно сказать, позвало в Сибирь. К моим друзьям.
Артем: — А меня — в воронежскую провинцию, где я когда-то родился и вырос.
Женя: — Мы не в самом Воронеже, а под Воронежем.
Женя: — Мы в пригороде под Воронежем.
— Чай готов! — Инна кричит юным Жене и Жене. — Ну вы, воронежские, несите еще тройку стульев!
— Константа… Константа… — припоминает Батя. — А знаете: мои сибирские друзья иногда о вас говорили… Вспоминали. Хвалили… Я-то сам плохо в нынешней политике… Не слежу. Но для них, бывших зэков и ссыльных, ваше имя звучно… На слуху.
Женя: — Надо же! Ссыльные! В Сибири!.. имя на слуху.
Женя: — Даже в Сибири!.. Запишем?
Женя: — У нас будут самые свежие анналы.
У них блокноты и магнитофоны. Но возможно, молодые люди слишком увлеченно, старательно и без должного отбора собираются писать новейшую Историю.
Так что Артем их нет-нет и одергивает. Свежие анналы — абсурд.
— Ребята. Еще раз предупреждаю вас — не мелочиться!.. Только важное. Только то, что касается Речи о цензуре…
Инна весела, в мажоре: — Оля! Вечер удался. Согласись, сестричка, — свадебная торжественность все-таки чувствуется в воздухе… Разве нет?.. Во-первых, нагрянувшие пестрые гости!.. Ящик шампанского!.. Красивая невеста!
Инна получает еще один сестринский подзатыльник.
Все наконец расселись. Пьют чай.
Артем объясняет свое здесь появление. Объясняет всем, но в первую очередь Ольге — он искренен и немного печален: — Оля… Это не воронежское тщеславие, поверь. Меня попросили восстановить, как была создана (извини за высокий слог) Речь о цензуре. Год назад… Которая тогда в Москве так полезно прозвучала…
— Прозвучала мощно. Не умаляй! — прикрикнула Инна.
— Люди попросили. Серьезные московские люди… Ты, конечно, забыла. А меж тем сегодня ровно год, как… год моего выступления…
— Это была лавина! — кричит Инна.
— Да. Сравнивали и с лавиной… С лавиной в высоких горах. Мальчонка, мол, вскрикнул — эхо ответило — и снега начали съезжать. Снега! Перемены в горах начинаются с детского вскрика. Так получилось… Таким вскриком оказалась моя Речь о цензуре.
— Неужели год?
— Ровно год, Оля. И вот старшие товарищи… из Москвы позвонили. Попросили меня припомнить подробности… факты… Как речь возникла. Откуда импульс… Припомнить мелочи тех судьбоносных дней. Не из тщеславия, поверь.
— Год… И значит, год, как мы…
— Ровно год, Оля.
Ольга застыла с чашкой чая в руке.
Артем совсем негромок. Он переменился. Школьный учитель знает свое место:
— Присмотрись, Оля, к моим юным друзьям. Прошу любить и жаловать… Они все-таки в помощь моей смирившейся памяти. В поддержку моему иссякшему тщеславию.
Женя: — Для мемуаров.
Женя: — Для истории.
Артем: — Время так быстро нас сжирает. Нас и вокруг нас. Но…
Ольга: — Жесткие слова.
— Но согласись, Оля, должно же остаться в памяти хоть что-то… Из того нашего и лучшего, что время уже… как я сказал?
Женя и Женя: — Сжирает.
— Извини, Оля… Ты можешь считать, что я приехал просто повспоминать о прошлом. Недолеченная ностальгия. А если хочешь, приехал просто в гости…
— Это понятнее.
— И ненадолго — на один только день. Меня только и отпустили на выходные… Так ты не против, чтобы школьный учитель один день… здесь у тебя (и у твоего Кандинского, конечно) поностальгировал?
— Не против.
— Спасибо, Оля. Какая ты умница, Оля. Как это мило. Как это по-московски.
«Прошлое подвижно, — вдруг вспыхивает мысль Артема. — Прошлое тоже переменчиво. Но зато место встречи с прошлым стойко — менять его нельзя. Оно здесь…»
Однако человек, который только-только из гулких школьных коридоров, стесняется умничать слишком. Словно бы побаиваясь внезапного окрика.
— А ведь кое-что и я смогу припомнить из прошлого, — не может не подыграть Инна.
— Не насмешничай, — останавливает Ольга.
— Так я же про лавину в горах, — веселится Инна.
Артем обращается к заскучавшему Бате: — Мы, Сергей Сергеич, только на один день. Не стали искать гостиницу. Нам важно именно здесь потоптать пыль…
— Понимаю.
— Но именно здесь, Сергей Сергеич, и должна была родиться Речь о цензуре. В этом придавленном просторе полуподвала… Я в Воронеже, признаться, даже рассчитывал на Ольгу. На ее московскую ненатужную доброту. И конечно, я помнил, что для ночлега у нее здесь большой-большой законсервированный приют.
Батя: — Что ж вы оправдываетесь! Я сам здесь гость. Я сам на одну ночь.
Артем: — Здесь когда-то ночевали вразброс… не меньше десятка людей московского андеграунда! Инакомыслящие… Но притом все такие разные! Настолько разные, что казалось — враги!.. Какое время! Какое время ушло!
— Как вы странно сказали. Время… нас… сжирает.
Ольга: — Инна, ты куда?
— Размещать новых гостей, хозяйка. Покажу дорогу.
Артем: — Инночка. Оля!.. Мы сами. Я все-все здесь знаю и помню. Даже, может быть, лучше вас.
Артем вздымает руки к потолку, к стенам, к картинам Кандинского, к своему недавнему деятельному прошлому:
— Помню!
Инна смеется: — Не сразу сжирает нас время.
Артем приобнимает Женю и Женю: — Друзья. Мои юные друзья. Вперед — и не робеть!.. Мы сейчас
