Ольга!..
— Да, Артем.
— Эта работа, кажется, двадцать пятого года. «Интимное сообщение»? Да?
— Да…
Женя и Женя: — Мы измерим!.. Мы проверим!
А Ольга расслышала в его вопросе осторожное приглашение к их давнему и, конечно, сильно заржавевшему разговору… Зов бывшего возлюбленного. Надо ли?.. Надо ли оказаться к нему сейчас на полшага ближе? и на градус теплее?
Сестры меж собой.
— Оль?.. Почему ему так важно, сколько там получилось шагов? Зачем эти кретинские замеры?
— Не знаю.
— Оль. А если бы Артем сказал, что он вел счет, сколько дней и ночей он без тебя плохо спал…
— Не знаю.
— Но он уже не политик. Оль! Он действительно зажегся прошлым. Взволнован! Это очевидно!
— Он еще не разобрался… от чего именно он зажегся — от меня или от возродившейся Речи о цензуре?
— И то и другое — интим?
— Не знаю.
— Оль. Поедем в Питер. Там чище.
— Ты опять за свое. Милая моя сестренка. Чего новенького ты ждешь от этих поездок?.. Ты там была совсем недавно.
— А если тянет.
Инна, смекнув, уходит:
— Пойду разберусь, что там со свежими простынями. Одной, кажется, не хватает.
Такая вот неизбежность. Такой медленный шаг!.. Ольга направляется вдоль ряда красочных репродукций. Как бы приглашая посетителя к прогулке по музею.
Артем присоединяется. Помолчав, неловко спрашивает:
— Как ты жила?
— Хороший вопрос, Артем.
— Извини… Я по-воронежски. Но надо же спросить. Ты одна?
— Одна.
Артем спохватился — не знает, как продолжить и чем бы поинтересоваться еще.
— А что для тебя и для Инны этот заикающийся мальчишка? Этот Коля?
— Ничего особенного. Прибился — и живет.
— Не учится и не работает?
— Нет.
Ольге, как оказалось, тоже нечем продолжить соскальзывающий разговор.
— Странный мальчишка. Вдруг исчез. Оказывается, болел. Его где-то даже побили… Залез в чью-то опустевшую подмосковную дачу. Валялся, отлеживался там. Больной!.. Озлобленный… Голод и холод в конце концов пригнали его снова сюда.
— Я почувствовал по его ответам. Он не очень адекватен.
— После болезни.
Женя и Женя подбежали к кое-как разговорившейся паре:
— Мы записали про тот угол. И про шаги вместо метров записали.
Артем сердится: — Сотрите.
— Ни за что!.. Артем Константинович! Ни за что!
— Сотрите чепуху.
Но Женя и Женя в негодовании вопят, прыгают на месте.
Ольга: — Пойду.
Артем: — Куда ты? Зачем?
— Разбираться с простынями. И с одеялами.
Артем возле мольберта Коли Угрюмцева:
— Н-да… А ведь был славный зимний пейзажик… Лошадка запряженная. И много-много снега.
Батя один за столом. Вздремнувший, он вдруг очнулся. Делает глоток-другой остывшего чая. Оглядывается по сторонам и спрашивает:
— Где я?
Сестер не видно. Никого рядом. Зато вокруг, одна к одной, картины. Яркие радостные краски. Сама жизнь!
Батя негромко, все еще в полусне:
— Хоть бы раз до конца понять… Что он шептал… Целый год отдал бы. Из оставшихся стариковских дней… Провожая меня на поезд… Точно как в камере. Мы обнялись. И вспышка в памяти… Филолог, который
Ощупывает пальцами глаза:
— Я вообще не плачу. Глаза намокли… С его туманных слов… С его неслышных, тихих, шепотных слов, которых боялись конвоиры. Боялись даже обсевшие нас уголовники. Сколько жару! Как он шептал!..
Мигнув во всех комнатах разом, вдруг погас свет. Как хорошо… Заодно и память отстала. Спрыгнула где-то, сука!.. Заодно с ней и ссучившиеся от долгой жизни огрызки… мыслей… осколки, остатки, ошметки… что там еще?.. Обмылки, объедки… вот!.. окурки мыслей!.. Обрывки скачущих туда-сюда мыслишек отступили — оставили старика… и дали ему сон.
Какое чудо этот провальный сон!
2
Им не пришлось поддерживать общение в темноте. Голос Ольги как одомашненный приказ: «Коля, чини!.. Как хочешь, а чини!» И свет загорелся, вот он!.. этот скоро вспыхнувший свет!
Ольга с книгой в руках. Она, кажется, не против посидеть, полистать, почитать.
Неподалеку от нее Артем с его неопределенно активными вопросами… Бывший политик. Бывший жених… Ольга с книгой в руках достаточно строга. Но возможно, это лишь маска. Так бывает. Женское сердце любит помедлить, подтаять.
Плюс это совпадение, эта нелепая годовщина вдруг ожившей Речи о цензуре — ночь в ночь с их скромной годовщиной!
— Погоди, не читай, Оль.
Артем настаивает на общении:
— Меня тянет повспоминать. А куда еще? Куда с памятью деться?.. Ностальгия, Оль, — мотор зрелой жизни, зрелого ума… Зрелого сердца, наконец!
— Зрелое сердце — это круто.
Артем смеется: — По-воронежски.
Он закрывает ей книгу, но Ольга упрямится, удерживая нужную страницу ладонью. Зачем спешить,
