Вопрос Финклера

Примерно в такой же компании Финклер мог бы оказаться, запишись он на вечерние курсы переквалификации.

И эти люди смеют выражать ему недоверие! Что ж, в таком случае он выражает недоверие им.

Бывали моменты, когда Финклер задавался вопросом: зачем он здесь вообще? Если его не особо привлекает идея еврейского единства, какой смысл в единении с этими евреями — только потому, что их тоже не особо привлекает та же идея?

Он заметил, что Рувим Тукман хочет взять слово. Либеральный раввин Тукман во все сезоны носил дорогие летние костюмы и страдал легким заиканием, усугубляемым легкой шепелявостью, — если только это не было притворством, что Финклера не удивило бы, — и всякий раз, открывая рот, одновременно закрывал глаза. Это придавало его вечно помятому лицу мечтательно-сладострастное выражение, отнюдь не приличествующее его сану. Тукман недавно прославился, в одиночку пикетируя Уигмор-холл, где должен был выступать малоизвестный ансамбль из Хайфы. Правда, ансамбль отменил гастроли по причине болезни кого-то из участников, но Тукман продолжил акцию протеста, чтобы посрамить концертный зал и заодно покрасоваться в новом костюме от Бриони. «Я л-люблю м-мушыку, как вше, — заявил он репортеру, — но я не м-могу ею нашл-лаждатьшя, вшпом-миная о прол-литой невинной крови».

Чем увязать в пустопорожней болтовне Тукмана, Финклер предпочел снова обратиться к Кугле:

— Я хочу тебя спросить, Мертон: разве мы не семья?

— Мы с тобой?!

— Не пугайся так. Я говорю не о тебе и обо мне в частности, а обо всех нас. Мы спорили об этом уже тысячу раз: чего конкретно мы стыдимся, как не самих себя? Мы не назвались бы СТЫДящимися евреями, будь объектами нашей критики Бирма или Узбекистан. Мы стыдимся собственной семьи, не так ли?

Мертон Кугле не мог понять, куда он клонит. В чем тут уловка? Остальные СТЫДящиеся тоже насторожились.

Рувим Тукман сложил руки на манер медитирующего буддиста и начал: «Ш-шэм…» — но Финклер не стал дожидаться, что последует за этим малозвучным вариантом его имени.

— Если мы все одна семья, как быть с бойкотом? Разве можно бойкотировать собственную семью?

Эту фразу он бессовестно украл у Либора. Но друзья для того и нужны, чтобы у них что-нибудь заимствовать.

Финклеру было приятно вспомнить о Либоре — одном из немногих евреев, которые ему нравились.

2

— Папа, как ты определяешь, что вот эта женщина тебе подходит?

— Как я определяю или как вообще определяют?

— Как мне это определить?

Треслав был доволен, что Родольфо выказал какой-то интерес к женщинам и даже задумался о поиске подходящей пары.

— Сердце тебе подскажет, — сказал он, накрыв ладонью руку сына.

— Пардон за мой непарижский прононс, но это полная хуйня, — вступил в разговор Альфредо.

Они, впрочем, находились не в Париже, а на Итальянской Ривьере, поедая пасту на веранде отеля и рассматривая женщин у бассейна. Треслав таки выбрался в отпуск, о необходимости которого говорили ему Финклер и Либор, но выбрался он в сопровождении сыновей, чего не ожидал никто. Эта идея принадлежала самому Треславу — пятидневная поездка, спешно устроенная и полностью оплаченная отцом, в течение которой сыновья будут вкусно есть, наслаждаться теплом средиземноморской осени и смогут наконец получше узнать друг друга, тогда как Треслав попытается очистить свою голову от всякой ерунды, засорявшей ее в последнее время.

— Почему ты так считаешь? — спросил он Альфредо.

— А ты взгляни, к примеру, вон туда. И только не говори, что, с кем бы ты сейчас ни был, ты не захочешь урвать кусочек этого.

— Ее, — поправил Треслав.

— Ну да, ее.

— Я в смысле: ее.

Альфредо уставился на отца в недоумении.

— Ты назвал женщину «это» — «кусочек этого». А надо говорить: «ее».

— Черт возьми, папа, я думал, мы сюда приехали, чтобы расслабляться, а не нудить. Пусть будет «ее». Посмотри на ее фигуру: длинные ноги, плоский живот, маленькая грудь. Заполучив такую топ-модель, ты уверен, что и смотреть не захочешь на других женщин. А теперь взгляни вот на это… то есть на нее — роскошные формы, большие сиськи, полные бедра, — и через минуту уже будешь удивляться, что такого ты находил в той худышке.

— Да ты прямо философ, — сказал Треслав. — Небось опять листал «Декарта и флирт» дядюшки Сэма?

— А сам ты, можно подумать, образец постоянства, — сказал Родольфо. — Мама говорила, что ты ни с одной женщиной не прожил больше двух недель.

— Мало ли что говорит твоя мама.

— Моя говорила то же самое, — сказал Альфредо.

— Они частенько сходятся во мнениях, — проворчал Треслав и заказал еще одну бутылку монтальчино.

Он хотел их немного побаловать, дать своим сыновьям то, чего им не хватало. Да и себя побаловать заодно. Прочистить мозги. Эти слова он употреблял постоянно. Прочистить мозги.

После обеда Треслав улегся в шезлонг с книгой — название которой прятал, когда кто-нибудь оказывался поблизости, — а сыновья меж тем купались и болтали о женщинах. Ему здесь нравилось. Речь не о виде, хотя вид отсюда на Лигурийское море действительно впечатлял. Ему нравилось находиться здесь вместе с детьми. «Может, на этом и остановиться? — размышлял он. — Принять роль отца семейства, дважды в год ездить в отпуск с сыновьями и забыть обо всем остальном?» Ему скоро пятьдесят, пора бросать якорь. Больше ничего важного в его жизни не произойдет. Каким он был, таким он и останется. Джулиан Треслав. Холостяк. Нееврей. И все.

Хватит и этого.

Было часа три пополудни, когда Родольфо подошел и опустился в соседний шезлонг.

Треслав спрятал книгу у себя под боком с другой стороны.

— Ну так что? — спросил Родольфо.

— О чем ты?

— Я об ответе на мой вопрос. Как ты определяешь, какая женщина тебе подходит, а какая нет? А если ты не совсем уверен, что она тебе подойдет, может, лучше с ней и не связываться? Я не прошу совета, просто хочу поговорить. Я хочу знать, как это нормально бывает.

Треслав вспомнил фартук, в котором Родольфо готовил сэндвичи у себя в забегаловке. Это был не обычный поварской фартук, белый матерчатый или кожаный. Это был фартучек в цветочек. А по праздникам Родольфо вплетал в свою косичку ленту из черного бархата.

— Тебе не приходило в голову, что ты можешь быть геем? — спросил Треслав наконец.

Родольфо выпрыгнул из шезлонга:

— Ты рехнулся?

— Я просто спросил.

— А почему ты спрашиваешь меня об этом?

— Если на то пошло, ты первый начал задавать вопросы. Ты сказал, что хочешь знать, как это нормально бывает. Нормально — оно и есть нормально. Что конкретно тебя беспокоит?

— Почему ты решил, будто я гей?

— Я не считаю тебя геем. Но если бы ты даже им был…

— Я не гей, понятно?

— Понятно.