перестала их есть, она стала слишком толстая и ленивая. Смотрите-ка, вон она!
Старая форель шумно выпрыгнула на поверхность. Все направились к пруду, Тодд шел, слегка опираясь на трость.
— Должно быть, эта рыбешка старше меня. Я еще пешком под стол ходил, а она была уже взрослой рыбиной.
Они постояли на берегу пруда. Прямо на поверхности воды плавала огромная форель и смотрела на всех выпуклыми глазами, то открывая, то закрывая рот. Труг потряс перед ней сетью с рачками:
— Смотри сюда, мы выловили всех твоих рачков. Форель выпрыгнула из воды и шумно плюхнулась обратно.
Думбл высунул язык и показал ей нос:
— Старая лентяйка!
Ежиха вынула из кармана передника кусочек пудинга и сунула его малышу в рот:
— Пусть это будет Лето Ленивой Форели! Аббатиса улыбнулась:
— Право, не знаю, дорогая, нравится ли мне это название. Обычно мы называем сезоны по названию какого-нибудь дерева или цветка. Лето Ленивой Форели, гм, несколько необычно, но за неимением лучшего, пожалуй, подойдет. Когда вы хотели бы провести этот День?
— Завтра! — раздался общий крик.
Вскоре после завтрака новость облетела все аббатство. Молодежь играла и веселилась у южной стены, вместе со всеми прыгали Самким и Арула.
— Ура! Завтра День Названия!
— Праздник! У нас будет праздник!
Думбл повел друзей на прогулку вдоль бастионов, и все они напевали традиционную для этого Дня песенку, которую полагалось петь в предвкушении пира:
— Угощенье и веселье!
А за стенами аббатства прятались еще двое, до которых донеслись звуки праздника. Это были Битоглаз и Тура, две ласки, дезертировавшие из армии Фераго несколько недель назад. В данный момент они лежали в канаве с противоположной стороны дороги, огибавшей западную стену. Дни и ночи, проведенные в скитаниях по западным землям, попрошайничество и воровство наложили свой отпечаток на их и без того изможденные морды. Битоглаз спал, разморенный теплым утренним солнышком, и снились ему жареное мясо и красное вино. Как раз в эту минуту Тура растолкал его:
— Ты что-нибудь слышишь, чудила?
Битоглаз проснулся и сел. Протер рваным рукавом глаза и, склонив голову набок, принялся прочищать ухо. Прислушавшись, он усмехнулся и принялся в такт пению размахивать лапой:
— Да-а-а-а, точняк. Похоже на старомодные стишки. Тура сидел и жевал стебелек травы. В животе у него громко бурчало, он скроил рожу и сплюнул:
— Какой-то тип бьет в колокол, и молодые глотку дерут. Как, по-твоему, называется это место?
— Это аббатство.
— Батство? Что еще за батство?
— Аббатство! Понимаешь ты, куриные мозги, аб-бат-ство. Кажись, называется оно Красный Потолок или что-то в этом роде. Я слышал о нем от лисы.
— Да ты ни одной лисы не знаешь, оборванец. А если и знаешь, то они не хотят с тобой знаться. Батство Красный Потолок, фу ты ну ты!
Тут Битоглаз прыгнул на него и зажал ему лапой пасть:
— Заткнись. Сюда кто-то идет.
По тропинке шли несколько кротов под начальством старшего, которого так и звали Кротоначальник. Выглядывая из канавы, ласки внимательно наблюдали за процессией.
— Урр, доброе утро тебе, Самким, и тебе, Арула. Будьте добреньки, отворите нам ворота, — проговорил Кротоначальник.
Те, кого он назвал, спрыгнули c западной стены на ступеньки и побежали отворять ворота. Как только кроты по одному стали исчезать за ними, Битоглаз толкнул под локоть Туру:
— Айда за ними, чудила! Пошли и мы. Давай прикинемся, что мы тоже кроты, прицепимся к ним и пройдем за ворота.
Перебежав через дорогу, они присоединились к процессии.
Так с опущенными головами они и попали прямо в лапы Труга. Тот схватил обоих за загривки:
— Ну-ка стой! Куда это вы направляетесь? Битоглаз упал на землю и, ухватив Труга за лапу, завыл:
— У-у-у, мы несчастные. Пусть удача ходит за вами по пятам, если вы проявите жалость к двум путникам, переживающим трудные времена.
Тура тут же присоединился к своему приятелю и ухватил Труга за другую лапу:
— Будь милостив к нам. Сжальтесь над двумя голодными и несчастными созданиями.
Труг не мог даже шевельнуться, он скрестил на груди лапы и обратился к Самкиму, пытаясь перекричать завывание двух оборванцев:
— Беги за аббатисой. Живее!
К тому времени, когда прибыла аббатиса, обе ласки валялись ничком на лужайке и немилосердно причитали. Долина решительно подняла лапы вверх:
— Тише! Прекратите завывать. Вы же не ранены!
Битоглаз казался безутешным, он рвал траву и сыпал ее себе на голову, потом принялся царапать лапами землю, отрывисто рыдая:
— Не ранены? Ах, добрая госпожа, если б ты только знала. Двух голодающих, больных и хромых, лапы которых стерты до костей, называешь не ранеными. О голодные дни и холодные дождливые ночи, когда у нас не было даже дырявого коврика, чтобы прикрыть голову от грома и молнии.
Самким и Арула не могли удержаться и не захихикать над этой трагикомической сценой. Аббатиса еще раз суровым взглядом призвала пришельцев к молчанию.
— Если хотите остаться в аббатстве, вы должны немедленно прекратить это безобразие.
Битоглаз и Тура тут же замолчали и сели прямо.
— Говоришь, что мы можем остаться?
— И что мы будем распевать эти ваши стишата и что нам дадут чего-нибудь пожрать… я хотел сказать — поесть?
Аббатиса кивнула:
— Аббатство Рэдволл — это место мира и благоденствия, но пока вы здесь, вы должны соблюдать наши правила: жить в мире со всеми окружающими и помогать больным, пожилым и детям. Кроме того, вы никогда не должны поднимать на кого-либо лапу. Мы — мирные жители, мы возделываем землю, и она щедро платит нам за это. Если будете придерживаться наших законов, можете остаться здесь, среди нас.
Тодд бросил на аббатису сомневающийся взгляд: — Что ты надумала? Лично я и смотреть не хочу на эту парочку.
Кротоначальник поддержал мнение товарища:
— Они выглядят отъявленными разбойниками! Аббатиса задумчиво погладила подбородок:
— Я вас, кажется, понимаю. А что скажет Бреммун? Будучи все еще под впечатлением своей суровости по отношению к Самкиму и Аруле, старик неуверенно пожал плечами и сказал:
— Ну, по-моему, они выглядят довольно жалко, матушка, но решение за тобой.
Голос Битоглаза дрогнул от избытка чувств, он в отчаянии затряс лапами:
— Решение за тобой. Да, госпожа, за тобой. Прикажи вышвырнуть нас вон, обратно в жестокий мир. И больше никогда два несчастных страдальца не станут мозолить тебе глаза и пачкать ваши лужайки.
Несмотря на устрашающие размеры, у Труга было чувствительное сердце, и он громко всхлипнул:
— Не говори так, приятель. У нашей аббатисы сердце не из камня.
Его слова, казалось, заставили аббатису переменить мнение, и она решительно кивнула:
