вверх клуб сизого дыма.
Трофимов с оттяжкой сплюнул в пыль. Толкнул дверь коттеджа.
Внутри была жуткая смесь прорабской с армейской каптеркой. Окна занавесили бронежилетами, в сумрак помещения пробивались острые лезвия света.
На кровати неподвижно лежал человек, закрыв лицо подушкой. Услышав, как забухали в предбаннике шаги, он уронил руку на автомат, лежавший на полу у кровати.
— Свои, Петро.
Человек вернул руку на живот.
Трофимов прошел к своей койке, переступая через разбросанные по полу снаряжение, пустые патронные цинки и давленные коробки.
— Сколько раз говорил, разгребите тряхомудие! Блин, бардак, на слоне не проехать.
Лежащий никак не отреагировал.
Трофимов плюхнулся на койку, бросил поверх серой подушки автомат. Привалился спиной к стене. Даже сквозь толстые доски чувствовался жар, затопивший все снаружи.
Вентилятор вяло гонял спертый воздух. На столе зеленым глазом светилась панель рации.
— Петро, хорош на массу давить!
— Я не сплю, — глухо раздалось из-под подушки. — Я думаю.
— Смотри, не привыкни.
Трофимов нашарил под подушкой плоскую фляжку с джином. Свинтил пробку, сделал два глотка. Пойло было теплым, жгло горло, шибало в нос можжевельником. Но сердце сразу отпустило, и испарина на висках стала гуще.
— Где Кульбаков? — спросил он.
— Кульба с Гераклом к басурманам пошли в гости.
— Нафига?
— Сказал, по делу.
— А точнее?
— Точнее не знаю. Скоро вернется, сам скажет.
—- Я же сказал, сидеть, как мыши! Блин, на час оставить нельзя. Нахрена он в часть к ним поперся?!
Петро отбросил подушку с лица. Но никаких попыток встать не предпринял.
— Батя, ну почему я сразу крайний?!
Трофимов сделал еще один глоток. Крякнул в кулак.
— Связь с «Юнкером» была? — спросил он уже умиротворенно.
— Так точно. Четырнадцать тридцать ровно. У молодого пруха, по ходу дела. Двух «языков» взял. Сейчас потрошит. Если получит наводку на «Слепня», экстренно выйдет на связь в шестнадцать по нолям.
Трофимов покачал головой.
— М-да… Фартит молодому.
За окном раздался скрип песка под тяжелыми шагами и натужное сопение.
Рука Петра снова упала на цевье автомата. Трофимов так же резко подгреб свой.
— «А-йя милава узнаю по походке,
Он носит, носит брюки-галифе…», — дурным голосом заблеял кто-то на крыльце.
— Кульба, — облегченно выдохнул Петр, возвращая руку в исходное положение.
Дверь распахнулась. Весь проем заняла богатырская фигура. Человек сопел под тяжестью АГС-17*, взваленного на плечо. В свободной руке удерживал на весу станок гранатомета.
Физической силы у Геракла было, как у неандертальца. Мозгов столько же, чем без зазрения пользовался Кульбаков.
*— автоматический гранатомет
— Гриша, ты его пока у стеночки поставь, я потом скажу, куда приспособим, — раздался в предбаннике его цыганистый голос.
Гриша-Геракл уставился на Трофимова, не зная, что делать дальше.
Трофимов усмехнулся и кивнул на темный угол. Геракл тут же свалил туда свою ношу.
Кульбаков на секунду возник в проеме, поставил через порог две «улитки» от гранатомета. Глаз у него был, как у конокрада, все считывал влет. Улыбка была под стать глазам, бедовая, воровская.
— О, батя! Уже вернулся. Щас все объясню. Щас только контакт с местным населением налажу, и объясню.
Трофимов мрачно кивнул в ответ.
Петро сразу же присел на постели, осклабился, ожидая бесплатного цирка. Гаврила не выходил из темного угла.
За тонкой стенкой рассыпался скороговоркой Кульбаков:
— Так, камрад, спасибо за службу. Данке шен, говорю. Вольно, можно оправиться. В смысле — сделай вид, что тебя тут нету. Иди, иди, камрад, советский специалисты отдыхают, нефиг мешать.
Кульба кого-то мягко, но настойчиво выталкивал на крыльцо. Человек, судя по звукам, выходить не хотел.
— Так, я не понял, это шо за дела? Все, свободен, молодой! — перешел на ефрейторский тон Кульба.
— Советский товарищ, отдай! — почти без акцента заявил «камрад».
— Чего?!
— Отдай!
— Не могу, камрад! Долго объяснять, но — не могу.
— Отдай! — упорствовал «камрад».
— Как я тебе его отдам? Накрылся тазом гранатомет. Сломался. Ремонт, понял? Все, свободен!
Хлопнула дверь.
Кульба, отдуваясь, шагнул через порог.
Трофимов осмотрел его долговязую, переполненную энергией фигуру, и отвел взгляд, чтобы Кульба не увидел плещущегося в глаза смеха. Капитан Кульбаков принадлежал к неистребимой никакими уставными мерами породе поручиков Ржевских, на которых стояла и стоять будет русская армия. Бабник, похабник, балагур, не дурак выпить и умный до всего, что касалось нарушений всех статей уставов разом. Душа кампании и головная боль начальства. Правда, начальство таких, скрипя сердцем, любит. Потому что из ангелов героев не получается. А со смертью Кульбаков играл в подкидного самозабвенно, как жил, правда, передергивая и отчаянно жульничая.
— Ну и как это понимать? — командирским тоном изрек Трофимов.
— Батя, я не понял, что за дела? Оружие — советское. Я — советский офицер, так? Имею я право подержаться за кусочек далекой родины? Может, этот пулемет для слонов мой брательник, варганил, с похмела маясь, однако норму выдавая. С перевыполнением плана, как штык! Здоровье гробил, можно сказать, чтобы я мог себе жизнь, спасти. И в такой трудный час, когда решается судьба…
— Кульба! — попробовал оборвать его Трофимов.
— Не, батя, я чего-то не втыкаю? У меня не очко, чтобы вы знали, а аналитическое управление ГШ. Я обстановку чую…
— Кульба, ты нахера гранатомет спионерил?! — не выдержал Трофимов. — Вони сейчас
