Был разработан план нападения на турок ночью, в маленьких лодках, чтобы повредить их такелаж и, возможно, направить корабли на скалы. Все европейцы выразили желание принять участие в операции, и Байрон мечтал быть в первых рядах. «Он был так серьезно настроен, – писал Гамба, – что мы скоро поняли, сколь опасно использовать такого человека в столь рискованном предприятии, и мы сделали все возможное, чтобы отговорить его, поскольку он мечтал подвергнуться опасности и не хотел, чтобы кто- нибудь опередил его».
Однако на столь отчаянный поступок Байрона подталкивали более личные переживания. Мечта о славе и героическом подвиге, жившая в нем с юношеских лет в Хэрроу и Кембридже, смешивалась с мечтой об идеальной любви, которую он постоянно искал и не мог найти, а если и находил, то прекрасная мечта рушилась при первом соприкосновении с реальностью. Пределом этих блестящих мечтаний было воспоминание о преданном кембриджском хористе Эдлстоне, чью прядь волос Байрон по-прежнему носил в медальоне. Некоторым образом рано умерший Эдлстон приблизился к мечте об идеальной любви больше, чем все женщины, которых знал Байрон. Вероятно, об Эдлстоне ему напомнил темноглазый красивый паж Лукас. Но теперь увлечение Байрона сопровождалось совершенно новым разочарованием: очевидным равнодушием к его чувству. Это был горький упрек, напомнивший ему о том, что он действительно «долгий срок в земной юдоли прожил», и теперь классическая красота бледного лица, перед которой не могли устоять женщины и мужчины, перестала привлекать. Волосы седели и выпадали, зубы шатались, лицо стало рыхлым и дряблым. Было грустно и горько осознавать, что мальчик, которого он осыпал дорогими подарками, не отвечал ему привязанностью или благодарностью[35] .
Байрон не мог обсуждать эту тему в кругу друзей и не поверял своего разочарования письмам и самым близким знакомым. В канун своего тридцатишестилетия он вновь обратился к стихам, изливая в них свою боль:
Байрон сумел переправить четырех турецких пленников на турецкий корабль с помощью нейтрального (британского. –
26 января капитан Йорк с английского брига «Стремительный» сошел на берег с двумя офицерами, чтобы потребовать от греков объяснений по поводу захвата нейтральной ионической шлюпки. Байрон сердечно встретил британских офицеров, которые нашли его веселым и энергичным. Корабельный хирург Джеймс Форрестер обратил внимание на скудную обстановку и странных жителей дома Байрона. Коридор был полон «майнотами (сулиотами? –
29-го числа турецкая эскадрилья вернулась в залив, но греческие суда бесследно исчезли, отправившись домой, вместо своего обещания охранять Миссолонги после того, как солдатам заплатят. Возникли новые неприятности. Сулиоты не хотели подчиняться единому командованию. Байрон скоро понял, что под его началом находится целая армия. Пока у него были деньги и желание их тратить, ни Маврокордатос, ни губернатор города, ни глава племени, ни даже богачи вроде Сторнариса, с его пятью тысячами голов скота, не хотели помогать общему делу.
Байрон также узнал, что, хотя он должен был собрать пять сотен сулиотов, но по турецкому обычаю от него ожидали обеспечения двадцати сотен человек, потому что сюда входили члены семей сулиотов, а также их домашний скот. Сулиоты не выполняли обещания покинуть дворец, отведенный для нужд Пэрри. Он и военные запасы могли прибыть в любую минуту, и Байрон пошел на отчаянный шаг. Он использовал самый эффективный довод. По словам Стэнхоупа, «он сказал им, что, если они немедленно не покинут дворец, он не возьмет их на службу. Сулиоты уважают лорда Байрона и его деньги, поэтому они согласились».
Среди тревог и волнений Байрон находил время для ежедневных прогулок верхом. Из-за постоянных дождей улицы стали почти непроходимыми, а ворота среди укреплений, ведущие на материк, были залеплены грязью. Байрон нанял мальчика с лодкой, чтобы переправляться через лагуну туда, где были лошади. В миле от города Байрон мог скакать галопом.
В ожидании приезда Пэрри Байрон принял приглашение примасов Анатолико посетить этот город, героически отразивший прошлым летом турецкую армию. Компания в составе Маврокордатоса, Байрона, Гамбы и Лукаса отправилась в путь на лодке в воскресное утро 1 февраля. У побережья города, расположенного на укрепленном острове, они были встречены салютом мушкетов и артиллерии. Женщины в своих лучших платьях махали им с балконов. Все хотели, чтобы Байрон остался ночевать, но он вместе с Гамбой и Лукасом вернулся в Миссолонги, совершив трехчасовое плавание в лодке под проливным дождем. Гамба и Лукас простудились и заболели. Байрон особенно волновался за Лукаса, уступил ему свою постель, а сам спал на полу. И вновь его чувства нашли отражение в отчаянных стихах:
У Байрона были и другие причины для беспокойства. Прибывающие каждый день из Драгоместри грузы должны были доставляться с берега во дворец, но гордые сулиоты не желали опускаться до роли носильщиков, и Байрону приходилось нанимать жителей города, чтобы переносить вещи. Но даже городские жители отказывались работать по праздникам, пока Байрон не пристыдил их, начав переносить грузы, вымокшие под сильным дождем.
Стэнхоупа больше всего беспокоила безопасная доставка литографских прессов, высланных комитетом. Хотя Байрон сомневался в их необходимости, но мирился с этой затеей так же, как и с «самым лучшим кузнецом», отправленным вместе с Пэрри и «везущим триста двадцать два греческих Евангелия». Но вскоре выяснилось, что многое из того, что ожидалось, не доставили. Не было пороховых ракет, а на их создание требовалось два месяца. Это был настоящий удар для иностранных офицеров и греков, которые с нетерпением ожидали чудесных орудий.
Приехавший Пэрри был полон энергии, но немного сник при виде захудалого городишки и сообщения о том, что ни Стэнхоуп, ни правительство города не обладали финансовыми возможностями для того, чтобы платить людям, приехавшим с Пэрри. Во время пути ему пришлось потратить немало своих денег. Он с некоторым трепетом обратился к Байрону за помощью, но вскоре уже чувствовал себя как дома.
С самого начала Пэрри пришелся Байрону по душе, и вскоре он уже поверял ему свои разочарования и негодование. Было облегчением столкнуться с человеком, полным здравого смысла, после общения с нерешительным Маврокордатосом и «полковником-книгопечатником». Скоро стало очевидно, что вся финансовая ответственность и командование походом на Лепанто лягут на плечи Байрона. План создания трехтысячной армии оказался мифом, основанным на возможности Байрона обеспечить такое количество людей.
Сулиоты были готовы служить Байрону, пока могли тянуть из него деньги, хотя не удавалось преодолеть столкновений между ними. Скоро Байрон решился выступить в поход, как только Пэрри подготовит артиллерийские части. Байрона охватила надежда после сообщений двух греков, бежавших из Патр, которые рассказали о размолвках между европейскими и азиатскими турками. В Лепанто были созданы все условия для благополучного захвата гарнизона. Преувеличенные слухи о колоссальной подготовке, ведущейся в Миссолонги, и средствах Байрона подорвали уверенность турецких солдат. Албанский вождь убедил греческого шпиона, что солдаты окажут лишь символическое сопротивление и
