депрессии, Тереза страдала душевным расстройством. Болезнь смирила упорство ее мужа и отца. Со смешанным чувством облегчения и отчаяния Байрон написал Терезе: «Ф. (Фанни. –
Тереза стала быстро поправляться, когда причина болезни была устранена. Но теперь Байрон медлил ехать в Равенну. 23 декабря он написал Августе из Болоньи, вложив в письмо свои длинные волосы: «Ты увидишь, что они не так уж длинны. Я постригся вчера, потому что моя голова и волосы ослабли после лихорадки». В канун Рождества Байрон прибыл в Равенну, где его радостно встретили улыбающаяся Тереза, ее отец и друзья в атмосфере веселого праздника. Теперь все было хорошо, потому что возлюбленный вернулся.
Байрон, не знавший, что его ждет по приезде в Равенну, был растроган, польщен и несколько смущен приемом. Он был окружен всеобщим вниманием, но понимал, на каких условиях вернулся, потому что было очевидно, что теперь Тереза считала его своим законным «кавалером-любовником». Она гордилась своей победой не столько над мужем и отцом, сколько над самим Байроном. Она верно поняла, что это его нежелание узаконить их отношения, а отнюдь не возмущение графа Гвичьоли было причиной их ссоры в Венеции и попыток Байрона разорвать опутывавшие его узы.
Граф принял Байрона ласково и дружелюбно, как всегда, хотя впоследствии вел себя отчужденно, бесцеремонно и резко, если не сказать – зловеще. Однако радости других жителей Равенны не было предела, не исключая и отца Терезы. Вечером после приезда Байрона дядя Терезы, маркиз Кавалли, устроил в своем доме прием и бал, куда Байрон получил специальное приглашение. «Г. поставила себе целью, – писал Байрон Хоппнеру, – хвастать перед всеми своим возлюбленным, и поверьте, если она наслаждалась своим скандальным поведением, то мне нечего было стыдиться».
После Нового года должен был начаться карнавал, и Байрон стал центром внимания в провинциальном городке. Но через пару недель старые раны вновь дали о себе знать. Он вспоминал, как пять лет назад женился. В канун Нового года Байрон написал Аннабелле печальное письмо с просьбой прислать портрет Ады, чтобы «напомнить мне о нашем прошлом». Вскоре отношения с Терезой стали портиться. Он не мог видеться с ней наедине каждый день и стал воображать себе обман, отсутствие искренности и даже заигрывание при нем с мужем и друзьями, чтобы помучить его. Байрон не мог выносить неопределенности и писал Терезе длинные письма, выплескивая все свои чувства. Ей всегда удавалось разубедить его, потому что он легко поддавался влиянию любой любящей его женщины. В конце концов он сделал то, чего желала Тереза, хотя часто осуждал традиции чичисбейства. Погода по-прежнему стояла плохая, Байрон не мог ежедневно выезжать верхом и постоянно был дома, лишь изредка навещая свою возлюбленную.
Вскоре Терезе удалось убедить графа предложить Байрону верхний этаж дворца Гвичьоли. Его мебель еще не прибыла из Болоньи. Нежелание Байрона соглашаться на это жилье можно объяснить несколькими мотивами, кроме его двусмысленного положения и сплетен. Одним из этих мотивов было подозрение, что Тереза перешла на сторону мужа или предпринимает попытки убедить возлюбленного пойти на поводу у причуд графа. Главной причиной было решение Байрона не появляться в доме Гвичьоли, пока там живет служанка, которую Байрон подозревал в наушничестве. Но тут Тереза соглашалась с мужем, который не желал выгнать служанку. Раздражение Байрона вылилось в письме к Хоппнеру: «Я упорно учусь, как складывать шаль, и давно бы преуспел, если бы каждый раз не складывал ее наизнанку…»
Но через несколько дней, несмотря на гордость, Байрон принял предложение графа, чтобы иметь возможность видеться с Терезой. Поселившись во дворце Гвичьоли с его просторными комнатами и поставив своих лошадей в конюшню, Байрон сразу успокоился и почувствовал себя лучше. Близость возлюбленной тоже усиливала волнение Байрона, потому что им приходилось встречаться в отсутствие графа или когда он спал. Байрон вскоре приобрел верного помощника в лице слуги-негра, работавшего у Гвичьоли. Этот выходец из Восточной Африки был предан Терезе; был и другой, с побережья Гвинеи, который служил графу, и ему нельзя было доверять. Африканец передавал письма Терезы и ответы Байрона и следил за лестницей во время их свиданий.
Время карнавала закончилось, и Байрон вновь стал жить обычной жизнью, которая ему нравилась больше всего: поздно поднимался, ездил верхом на прогулку в лес, вечер проводил с Терезой дома или в театре, а предрассветные часы посвящал творчеству. 19 февраля он отправил в Англию третью и четвертую песни «Дон Жуана».
А тем временем отголоски шума, поднятого первыми двумя песнями, все не затихали. Гарриетта Уилсон, знаменитая куртизанка английского двора, которая видела Байрона на балу в 1814 году и не могла забыть его, прочла поэму и написала автору письмо с упреком: «Обожаемый лорд Байрон, не делайте из себя обычного грубого циника… Когда вам не хватает благожелательности, отложите перо и возьмите немного яду».
За пределами Англии тоже интересовались «Дон Жуаном». Клер Клермонт, находившаяся во Флоренции, вынашивала мысль написать на поэму сатиру, разоблачающую характер Байрона, о чем и поведала в своем дневнике. Поэма Байрона казалась ей «монологом на тему его собственных неудач, неизящным и эгоистичным, словно нищий, показывающий всем свои язвы и вызывающий отвращение вместо жалости». В Лондоне Каролина Лэм отправилась на маскарад в костюме Дон Жуана, и на следующее утро «Морнинг кроникл» сообщила о ее выходке.
Байрону не хотелось возвращаться в Англию, потому что Хобхаус сидел в тюрьме за памфлет, а реформистское движение, которое поэт когда-то мечтал возглавить, влачило жалкое существование, и его героями были ораторы-демагоги Хаит и Коббетт. Арест Хобхауса выявил противоречивость симпатий Байрона. Он рано усвоил либерализм XVIII века, подразумевающий выступление против тирании, которое могло вести к республиканским взглядам, но представляло собой власть аристократии. Такие взгляды вызывали недоверие толпы и отсутствие сочувствия со стороны демократов, рабочего и среднего класса. Но за этими философскими изысканиями крылась гордость своим происхождением, усиливающаяся благодаря социальной нестабильности, часто беспокоившей Байрона, а еще более благодаря предрассудкам, бытовавшим в частной школе и колледже, которые подчеркивали важность титула и классовое чувство и были слишком глубоко запечатлены в душе, чтобы их можно было стереть отстраненному наблюдателю за событиями в Англии, каким Байрон стал за границей.
У Байрона была и другая причина не спешить с возвращением на родину. Хобхаус сообщал ему о последнем поражении их друга Скроупа Дэвиса, который скрывался от долгов, как до него скрывался в Кале Бруммель. Байрон писал: «Итак, Скроуп бежал, совершенно разоренный… Бежал туда, где будет пить допьяна голландское пиво и застрелится первым же туманным утром. Бруммель в Кале, Скроуп в Брюгге, Буонапарт на острове Святой Елены, ты в своей квартире, а я в Равенне. Только представь, как много великих людей! Ничего подобного не было со времен Фемистокла в Магнезии и Мария в Карфагене».
Байрон закончил свое письмо Хобхаусу 3 марта на слегка хвастливой ноте: «Я стал постоянным чичисбеем. Это самое счастливое состояние…» Байрон был предан Терезе. Она по-прежнему была для него восхитительной женщиной, но, разочарованный некоторыми чертами ее характера, он потерял надежду, питавшую его в первые месяцы их связи, – найти в ней идеального спутника по мыслям и духу. Хотя по привычке он пользовался словами, которые говорил ей в начале их романа, его письма и записки дают понять, что теперь он считал ее очаровательным, но своевольным и беспечным ребенком.
Байрон по-прежнему гордился своей дочерью, которую баловали Тереза и слуги. Но Хоппнеру он писал: «Аллегра стала еще красивее, но она упряма, как мул, и тщеславна. Чувствует себя хорошо, судя по цвету лица, ведет себя сносно, если бы не тщеславие и упрямство. Она считает себя красивой и поступает так, как пожелает…»
Несмотря на переезд и размолвки, Байрон продолжал трудиться на литературном поприще. Кроме двух новых песен «Дон Жуана» он отправил Меррею переводы первой песни «Моргайте Маджоре» Пульчи и «Франчески да Римини» из «Ада», а также свою поэму «Пророчество Данте» и длинный ответ на критическую статью в «Блэквудс магазин», в котором высмеял поэтов «озерной школы» и показал превосходство Поупа и Драйдена над современными поэтами. Он извинялся за свой провал следовать
