поразило ее. Именно в этом она никогда не было уверена. Он написал: «…моя любовь, мой долг, моя честь обязуют меня вечно оставаться тем, кем я сейчас являюсь, – твоим возлюбленным, другом и, если позволят обстоятельства, твоим мужем».
6 июля папа своим указом позволил Терезе расстаться с графом Гвичьоли, потому что «далее ей было невозможно жить в мире и согласии с мужем», но официальное сообщение пришло только 14-го. Граф должен был выплачивать Терезе содержание в размере ста скудо в месяц, равное тысяче английских фунтов в год, писал Байрон Киннэрду. Кардинал согласился не сообщать графу о решении папы, пока Тереза не уедет, чтобы избежать «жестокости и скандала». Последний день во дворце Гвичьоли она провела «в слезах и горе», а граф вел себя недоверчиво. Одной из причин ее волнения была мысль о возможности расставания с Байроном, хотя бы и временно. 15 июля Тереза со слугами покинула дворец и вернулась к отцу, который отвез ее в сельский дом в Филетто, примерно в 15 милях к юго-западу от Равенны. Для возлюбленных это был конец главы. Из чичисбея Байрон превратился не в мужа, как мечтала Тереза, а в нечто более странное: «возлюбленного уважаемой и знатной дамы, разошедшейся с мужем».
Граф Гвичьоли, живущий на первом этаже дворца, оставался по-прежнему загадкой, и молва поговаривала о том, что он строит козни против Терезы и Байрона. После вечерней верховой прогулки в день отъезда Терезы (15 июля. –
Нежность, смешанная с поддразниванием и иногда легким недовольством, так характерная для писем Байрона, показывает, насколько хорошо он знал Терезу. В его письмах больше нет эмоциональной напряженности тех дней, когда они жили под одной крышей во дворце Гвичьоли и когда Байрон понял, что его возлюбленная выполняет все прихоти своего супруга. Байрон уже почти привык к роли любящего мужа. Страсть не умерла, поскольку Тереза всегда привлекала его, но терпеливая нежность не мешала ему замечать все ее недостатки и жеманство. Вскоре после ее отъезда Байрон начал поиски летнего дома неподалеку от Филетто, где можно было бы поселить Аллегру с няней и спокойно посещать дом семьи Гамба.
Одновременно Байрон с облегчением вернулся к литературной работе и переписке. Он завершил поэтическую драму «Марино Фальеро». Эта тема позволяла воплотить фантастический миф о героическом прошлом пришедшего в упадок города. «Все в Венеции, – писал Байрон в предисловии, – невероятно. Она подобна мечте, а ее история подобна легенде».
Байрона все больше стал занимать процесс над королевой Каролиной, начатый Георгом IV и его министрами-тори, с целью лишить ее прав и привилегий венценосной особы и узаконить развод на основании ее увлечения посыльным Бергами в Италии. Симпатии народа были на стороне королевы, и процесс стал судом над самим королем и его министрами. Помня с благодарностью доброту королевы, когда он посещал ее в 1813 году с леди Оксфорд, Байрон также выступил в ее защиту, хотя и не верил в ее невиновность. С помощью Хоппнера и других знакомых он пытался найти достойных доверия свидетелей и разоблачить тех, кто приехал в Италию, чтобы свидетельствовать против нее.
Байрон так же остро, как Тереза, ощущал одиночество. Ему доставляло удовольствие вспоминать о грубых подробностях их близости, которые она прятала за намеками. Он писал: «Разлука с тобой причиняет мне неудобства, ты понимаешь, о чем я» (все слова подчеркнуты. –
Наивность Пьетро, его искренность, верность, юношеский идеализм и даже житейская непрактичность, которая то потешала, то раздражала Байрона, а также его чувство юмора, более яркое, чем у сестры, привлекли поэта, и вскоре они стали друзьями. Пьетро принес свежие вести о неудавшейся и нелепой попытке восстания против тирании Бурбонов в Неаполе. Байрон писал Меррею: «Неаполитанцы не стоят даже проклятия и потерпят поражение, если речь зайдет о драке. Остальная Италия, думаю, выстоит. Кардинал не знает, что делать».
Отец и сын Гамба летом и осенью вводили Байрона в тайные общества Романьи. Романтические названия этих тайных обществ, ночные собрания в охраняемой комнате или в лесу, пароли и мистические ритуалы одновременно привлекали Байрона и вызывали негодование непрактичностью восставших. Однако его симпатии к их делу заставляли его мириться с раздражающей внешней мишурой. Байрон причислял себя к «Turba» – толпе, состоявшей большей частью из рабочих, потому что она казалась наиболее подготовленной к борьбе. Он стал ее почетным «Саро», или вождем. Рабочие называли себя «Cacciatore Americani» («Американские охотники». –
Наконец Байрон нашел для Аллегры виллу примерно в шести милях от Равенны. Под предлогом встречи с дочерью он мог совершать поездки в Филетто. Его первый визит туда 16 августа не остался незамеченным для шпионов Гвичьоли. Вилла Гамба была просторным семейным особняком, построенным еще в XVII веке. Она стояла на плодородной равнине, орошаемой каналами, берущими начало в Пинете и Адриатике. Приятные поездки в Филетто летом и осенью напоминали Байрону о поездках в кругу семьи, которой он никогда прежде не знал. Постепенно он полюбил всех членов семьи Гамба, их отменные манеры, бережное отношение друг к другу, распространившееся и на него. Тереза вспоминает, что он очень привязался к ее маленьким сестрам. «Он нежно ласкал их и говорил, что ему нравится, что в их семье все красивые. Он чувствовал себя членом семьи». Однако Байрону нравилась и мужская половина семьи.
В письме к Муру в конце августа Байрон сообщает: «Что бы я узнал или написал, будь я тихим меркантильным политиком или придворным? Человек должен путешествовать, жить полной жизнью, а иначе разве это существование? Кроме того, я просто хотел быть кавалером-любовником и не подозревал, что это превратится в настоящее чувство в духе англосаксонских романов… Теперь я жил в их домах, в уголках Италии, меньше всего посещаемых чужеземцами, многое видел и стал частью их надежд, страхов, страстей и почти превратился в члена семьи. Вот что значит видеть и узнавать людей».
Чтобы развеять грусть Терезы, Байрон посылал ей книги, в основном французские. Одна из них задела ее за живое, потому что ситуация, описанная в ней, была слишком схожа с ее жизнью. Это был роман Бенжамена Констана «Адольф», изображающий мучения неравной любовной связи Констана и мадам де Сталь. Позднее Байрон говорил леди Блессингтон, что это «самая истинная картина несчастья, которое является следствием неосвященного союза». Тереза была опечалена. «Байрон, зачем ты прислал мне эту книгу?.. Чтобы оценить ее и получить наслаждение, надо быть совсем непохожей на Элеонору. А чтобы дать ее прочесть возлюбленной, надо быть либо очень похожим на Адольфа, либо совсем непохожим на него!» Байрон отказался всерьез воспринять ее опасения. Он решил, что лучше всего будет не обращать внимания на капризы Терезы. А следующий его визит в Филетто развеял ее опасения.
Байрону самому пришлось пережить немало волнующих минут, когда появилась весть о том, что его видели в Лондоне по делу королевы, едущим в парном двухколесном экипаже. «…Вы считаете меня шутом или безумцем, – писал он Меррею, – способным на такое предприятие?.. С равным успехом вы могли бы изобразить меня на «коне бледном», на котором едет смерть в Апокалипсисе».
В одиночестве во дворце Гвичьоли Байрон с нетерпением ожидал писем из Англии. Его мнение об английских поэтах не изменилось после прочтения «Питера Белла» Вордсворта. На полях первой страницы Байрон написал на поэму блестящую пародию. Упрекнув Меррея в том, что он не прислал «Монастырь»
