Антихрист

теплым пламенем. Она ощущала себя такой спокойной, такой нужной. Внутри ее открылась глубина. Она хотела сохранить ее, свернуться где-нибудь в уголке и никогда не выпускать ее из себя, но она не могла, не могла больше удерживать в себе океан, он рвался наружу, и она, крича от счастья, заскользила вслед за ним по его поверхности, выбираясь на солнечный свет.

Затем настала великая тишина. Сьюзан почувствовала легкое качание – будто заснула в поезде, – и поняла, что койка, на которой она лежит, движется по коридору.

Раздался резкий неприятный звук.

Раздвижная металлическая дверь?

Лязг.

Темнота.

25

Что-то не давало Кунцу покоя. Оно зудело в его мозгу начиная с вечера вторника, но теперь вдруг проявилось с такой силой, что затмило все остальные мысли.

Мистер Сароцини научил его раскрываться навстречу интуиции, высвобождать ее, питать ее и доверять ей. И сейчас Кунц отпустил ее, и вечер вторника представился ему во всех подробностях. В доме Картеров зазвонил телефон. Разговаривала Сьюзан. Кунц понял, что его беспокоит именно этот разговор.

Он ввел в компьютер команду поиска. Пленка перемоталась на нужное место, остановилась.

Он внимательно прослушал отрезок записи.

– Сьюзан?

«Он чем-то обеспокоен», – подумал Кунц.

– Извини, что беспокою, но мне нужно срочно увидеть тебя. Ты завтра не занята? Может быть, пообедаем вместе или просто выпьем?

Ему не нравился тон, с каким говорил этот человек. И что за срочность? Да, Сьюзан заставляла его переписывать целые главы его книги, но дату выпуска еще не утвердили – издательству было важно сделать хорошую книгу.

Проникнув в звучание записи, интуиция Кунца дала ему ответ.

Он пустил пленку еще раз. И еще раз. Срочно. Вот это слово. Именно оно его зацепило.

Уже вторую ночь подряд Фергюс Донлеви просыпался от одного и того же кошмара.

Он с точностью помнил его. Он видел ребенка, новорожденного младенца, одного в кромешной темноте. Ребенок плакал, и этот плач и был кошмаром: в нем слышался безграничный ужас. Затем он видел Сьюзан Картер. Она металась в темноте с факелом, звала, но не могла найти ребенка. Она молила Фергюса о помощи.

И он говорил ей: нет, оставь его, не ищи, пусть он умрет. Во имя Господа, пусть он умрет.

И просыпался.

Он посмотрел на наручные часы, лежащие на полу возле кровати. Во лбу его, между глаз, гнездилась тупая боль. Господи, да что такое он пил вчера? Он спустил ноги с кровати и принял вертикальное положение. Встал. Покачнулся, но не упал. «Единственное преимущество от четырехсот тысяч лет эволюции человека в качестве двуногого млекопитающего», – промелькнула в его мозгу неясная мысль. Он раздвинул закрывающие окно занавески.

Снаружи была Темза, и этот факт удивил его, как удивлял все десять лет, которые он прожил в этой квартире в районе доков.

По реке плыл ржавый, тяжело нагруженный и оттого низко сидящий в воде лихтер. Тащивший его буксир двигался словно на рельсах, проложенных по дну, – настолько нипочем была ему отливная зыбь. Фергюс поглядел на пену, водяную накипь, воду, цветом напоминающую дерьмо, и отвернулся. Затем сместил взгляд направо и увидел Тауэрский мост. Серый на фоне серого неба. Наверное, снаружи накрапывает дождь. Денек обещал быть не из лучших.

Фергюс набросил на плечи халат, отыскал тапочки, прошлепал в кабинет, все горизонтальные поверхности в котором, как и в гостиной, столовой и вообще везде в этой квартире, кроме туалетного стульчака, были устланы страницами чертовой рукописи, которую заставляла его переписывать эта чертова женщина. Господи, как он устал от этой книги – до того, что лучше бы вообще не начинал. Но ведь ему нужны были деньги на возмещение кредита за квартиру, которая не стоила и половины того, что он уже за нее отдал, а на университетской зарплате особенно не разгонишься. Поэтому он никак не может бросить все и вернуть издательству аванс.

«Да, Фергюс, не забывай, что эта книга важная и нужная, что она может перевернуть представление читателей о предмете».

Чушь собачья. Это было сказано только для того, чтобы ты размяк и согласился, и ты это знаешь.

И он знал это – вернее, это знала его рациональная половина. Но ведь у него была и другая половина – его непомерное, размером с гору, «я», которое ничего этого в упор не видело. Эта его половина считала, что доктор Стивен У. Хокин разработал тему из рук вон плохо и что единственный в мире по-настоящему великий научный ум обитает в черепной коробке доктора Дж. Фергюса Донлеви.

Он смолол себе кофе и снова попытался истолковать свой сон. По снам у него имелась целая книжная полка. Он знал все толкования, но ни одно из них не подходило к этому сну. Ничего похожего. Он знал почему, и это «почему» пугало его. Этот сон нельзя было расшифровать с помощью символов.

Потому что он был вещим.

Сон был логическим развитием того дурного предчувствия, которое смутило его покой несколько недель назад – предчувствия, которое касалось Сьюзан. Теперь ему казалось, что положение ухудшается с каждым днем.

Сегодня утром оно было даже сильнее, чем два дня назад, когда он не смог удержаться от того, чтобы позвонить ей.

Что он мог ей сказать? Она же не собиралась заводить детей, поэтому как он мог предупредить ее, что случится что-то очень плохое, если она забеременеет.

Она просто отмахнулась бы от него, сказала бы, что этого никогда не случится.

Черт побери, Сьюзан Картер, уйди из моей головы. Ему вспомнилось ее лицо, прекрасные рыжие волосы, красивые умные глаза, их взгляд, пытливый и полный симпатии… и чего-то еще.

Может быть, она хотела пойти дальше чисто рабочих отношений редактора и автора?

Ему в голову пришла еще более дикая мысль. Может быть, она заставляет его переписывать книгу только потому, что пытается справиться со своим влечением к нему?

Дружище Фергюс, кажется, вчера ты потерял слишком много мозговых клеток.

Он высыпал кофе в кофеварку, залил в нее воды и включил. На полу лежала утренняя почта и «Индепендент». Он поднял их, поглядел на газетные заголовки, на конверты, не нашел ничего интересного и бросил обратно на пол.

Сьюзан не позвонила. Он звонил ей во вторник вечером. Сейчас опять вторник – и утро. Она обещала позвонить и не позвонила. И она говорила с ним как-то странно. Сказала, что уезжает, но не сказала куда. Когда люди едут куда-нибудь, они обычно говорят, что едут в Манчестер, или в Париж, или хоть к черту на кулички. Почему она не сказала, куда едет?

Боже. Неужели у Сьюзан есть любовник? Фергюс никогда не видел ее мужа, поэтому не мог оценить ни его, ни степени близости их отношений. Женщины заводят любовников из-за того, что несчастливы в браке. Нежели все эти многозначительные взгляды были на самом деле приглашением? Просьбой помочь? А