– Крайне.
Гарет прошелся взад-вперед по кабинету, размахивая руками.
– Ладно. У меня есть один приятель… – Он подошел к Джону поближе, нервно оглянулся по сторонам и продолжил, понизив голос: – Мы вместе в Суссексе работали. Сейчас он в секретной службе прослушивания и слежения. Ну, эта контора при правительстве. У них там есть «Крэй», и он мне говорил, ну так, между нами, что у них есть ключи к большинству шифровальных систем, распространенных в Интернете. Там у них все круто. Я с ним встречусь в выходные, выпью.
Джон покачал головой:
– Это очень срочно, Гарет. Побыстрее нельзя?
Гарет посмотрел на экран и сказал:
– Ну ладно, сделай мне копию. Я попробую, но ничего не гарантирую.
Кунц, сидя в салоне высшего класса рейса «Бритиш эруэйз» до Женевы, ел ранний завтрак: омлет, тонкие сосиски и грибы.
54
Окно его комнаты выходило на виноградники и оливковые рощи южных склонов Лигурийских холмов. Внизу, на дороге, отражающей все изгибы текущей по дну долины реки, были видны горелые останки одного из последний конвоев Муссолини.
Ему было тринадцать. Война закончилась больше двух лет назад. Мальчишки, местные жители и старьевщики уже давно растащили с грузовиков и вездеходов все, что можно было унести в руках или увезти на крыше машины, оставив только голое, начавшее ржаветь железо.
Его жизнью была эта комната с низким наклонным потолком, унылыми маленькими картинами и узкой вертикальной щелью окна с видом на долину, ярко-зеленую летом и тускло-серую зимой. Его жизнью была эта комната и его книги. Его комната располагалась в дальней части чердака, и под окном был обрыв в несколько сотен футов – никто не мог заглянуть к нему. Никто в деревне не знал, что он здесь, кроме пары, жившей внизу. Это был их дом. Они кормили его и утоляли его жажду знаний, постоянно принося новые книги. В целом мире о его существовании знало всего несколько человек.
Поэтому, когда за ним пришли, он не был готов.
Он не видел людей, ворвавшихся к нему в комнату той ночью. Было темно. Он спал, а едва проснулся, ему надели повязку на глаза и заткнули рот вонючим кляпом.
Вокруг шептали голоса. Он не понимал, сколько их было, но слышал, что большинство из них были женщинами. Он боялся их. Они выволокли его из постели, швырнули на пол, затем бросили на стол, за которым он ел и работал. И все время они шептали: «Ěll Diavolo… Ěll Diavolo… Ěll Diavolo».
Он слышал, как хозяйка дома, сеньора Велуччи, кричала, чтобы они оставили его, грозила страшными карами. Они не слушали ее.
Его ночную рубашку сорвали с него, затем в него начали тыкать пальцами, словно в теленка на базаре. При этом они пели, и в паузе женский голос произнес: «Ce l'ha il padre, deve averlo anche lui» – «Это есть на его отце, на нем тоже должно быть».
Другая женщина, раздвигавшая ему пряди волос и осматривавшая кожу на голове, пробормотала, что у сына Эмиля Сароцини даже волосы дьявольские.
Затем палец нашел его задний проход, сильно надавил, проникая внутрь. От боли он замычал в кляп. Палец так же резко вынули. Кто-то сказал что-то, он не расслышал. За замечанием последовал взрыв хохота.
Затем тишина.
Пятьдесят лет прошло, а он все еще помнил эту тишину.
Его схватили за запястья, лодыжки, бедра. Их руки были словно тиски. Одна рука прижала его голову к столу так, что он едва мог дышать.
Пальцы завладели его членом и резко дернули его вверх. Когда они уверенно взялись за мошонку, его охватила паника. Женский голос сказал:
– Нам не разрешено убивать его, но мы можем сделать так, что род Сароцини прервется на этом мальчике. Он будет последним.
А потом боль, да, боль в паху от ножа. Чувство невосполнимой потери, наложившееся на эту боль.
И слова Десятой Истины: «Тот, кто не чувствует жажды мщения, не ощущает боли». Эти слова он вспоминал всякий раз, когда думал о той боли.
Ни одна женщина в этой деревне не смогла понести с 1947 года. Аяне-д-Аннунци стала вымирать. Ее прозвали Деревней проклятых. Никто не понимал, что с этим местом – то ли что-то не так с водой (выше по течению текущей в долине реки располагался химический завод), то ли во всем виноват рацион местных жителей, в котором преобладали грибы. Ученые, озабоченные уменьшением плодородности почв в мире, проводили здесь множество различных исследований, и деревня Аяне-д-Аннунци часто упоминалась в научных журналах, но единого мнения о том, что здесь происходит, так и не было достигнуто.
Мистер Сароцини думал обо всем этом, глядя через стол на Кунца.
Думать об этом необходимо.
– Чем была твоя жизнь, когда я нашел тебя, Стефан? – спросил мистер Сароцини.
– Ничем.
– А как я нашел тебя?
– Голос, – сказал Кунц. – Вам был Голос.
– И что этот Голос сказал мне?
– Он сказал вам, где я живу, где найти меня, – в деревушке в Танзании. Мне было пять лет.
– И что ты делал в этой деревушке?
– Учился охотиться.
– И?..
– И все.
– Как ты появился на свет, Стефан?
– Я не знаю.
– Тебя родила монахиня из христианской миссии, изнасилованная егерем-проводником?
– Я не знаю.
– Почему егерь изнасиловал монахиню?
– Я не знаю.
– А что ты знаешь, Стефан?
– Что вы пришли за мной.
– Почему я пришел за тобой?
– Вас направлял Голос.
– Почему меня направлял Голос?
Кунц опустил глаза на ворсистый персидский ковер.
– Потому что я был вам нужен. А особенно вам нужен был ген, который я ношу. Редкий ген.
– Направляет ли Голос тебя, Стефан?
– Вы направляете меня.
– Кто ты, Стефан?
– Младенец, плачущий в ночи. Младенец, плачем просящий света и не имеющий иного языка, кроме плача.
– Кто это написал, Стефан?
– Теннисон.
– Кто твой свет, Стефан?
