— Я принесу молоко, — произносит она, и я понимаю, что мне ничего другого не остается, как положить сумку и сесть на место, где меня уже ждет пес, потому что когда дело касается еды, то он мой лучший друг.
Я насылаю горсть сахарных хлопьев на ладонь и даю ему слизать их с руки. Он отходит от меня на несколько шагов, чтобы съесть, на тот случай, если я вдруг передумаю и заберу обратно.
Мачеха зовет из соседней комнаты Поли, требуя, чтобы та выключила телевизор, ведь давно пора кушать.
— Я больше не буду вам, барышня, повторять! — выговаривает ей она, хотя я слышал, как она за это утро уже раза четыре звала ее.
Первым заходит отец, он уже одет в рабочий костюм, побрит, волосы зачесаны назад, и я замечаю, что он уже начал лысеть.
— А ты что же, опаздываешь? — спрашиваетон. Я развожу руки в стороны. Какого черта ему надо?! Я же сам не хотел оставаться.
Но Дженет вступает в разговор до того, как он успел сильно разозлиться на меня за то, что я швырнул ложку на стол. Она слегка касается его груди я говорит, что это она мне велела сначала позавтракать.
Отец даже не извинился — не то что бы я ждал этого, ведь он никогда не извиняется, но все же он мог хотя бы притвориться, что ему стыдно за то, что он набросился на меня.
Из-за его спины выходит Поли, шлепая босиком по напольной плитке, со сложенными на груди руками, с недовольной миной на лице. Ее уныние вызывает у меня улыбку: похоже, сестренка похожа на меня больше, чем я думал.
— Я надеюсь, ты знаешь, что это МОЕ ЛЮБИМОЕ ШОУ! — заявляет она, а мачеха только улыбается в ответ и говорит, что завтра его снова покажут. — Все равно это нечестно, — отвечает Поли, топает ножкой и с обиженным видом идет к столу.
Собака теперь подходит к ней, кладет свою морду ей на колени. Она отталкивает пса, и отец смотрит на нее.
— Прекрати, — говорит он ей.
Поли хмурится, убирает волосы с лица, но больше не капризничает, сидит прямо и пальцем показывает на те хлопья, которые она хочет.
Я стараюсь как можно скорее разделаться с завтраком, планируя побег, в надежде, что успею уйти раньше, чем меня заметят и начнут задавать вопросы.
— Так, Бенджи… — говорит отец.
Слишком поздно.
Я сунул в рот побольше хлопьев, понимая, что все, началось — по его лицу ясно, что у него что-то на уме, явно он что-то затевает.
— Да?
— Ты сегодня… гм… идешь на тренировку?
Я ненавижу эту его манеру говорить так, будто я должен понимать, что конкретно он имеет в виду, словно он не взял это только что из головы.
— На какую? — интересуюсь я.
— Разве сегодня нет тренировки по бейсболу? Мне показалось, что я видел это в школьном расписании.
Зачем он об этом спрашивает? Мне все равно, сегодня она, или завтра, или никогда.
Я пожимаю плечами, демонстрируя свое отношение к этому, а он говорит, что абсолютно уверен, что тренировка будет сегодня.
— И что? — Я не хочу быть грубым, но по его взгляду понятно, что это так, что я встал в позу.
— Пап, в последний раз я играл в бейсбол, когда мне было восемь.
К тому же я никогда его не любил.
Меня тошнит от него.
Раз в три года я бью по мячу.
Я его ненавижу.
Я ненавижу его так же, как он его любит, но больше всего я терпеть не могу, когда он мне повторяет, что все игроки важны — даже те, кого тошнит.
— Ты не поймешь, пока не попробуешь, — говорит он и смотрит в газету.
Мне хочется спросить его, не спятил ли он, неужели он не помнит, как я раньше плакал перед тренировкой, как умолял его оставить меня дома, как сильно он злился на меня, как читал мне нотации на тему работы в команде.
— Нет. Я уже все понял. Я его ненавижу, — отвечаю я, потому что мне уже не восемь лет и я не собираюсь сидеть и выслушивать, как он пытается навязать то, что мне абсолютно не по душе.
Его кулак с силой бьет по столу.
Вилки, ложки, тарелки подпрыгивают, и Поли выглядит испуганной, потому что молоко выплеснулось из ее тарелки и попало на ее ночную рубашку.
— Черт возьми! Я не собираюсь спокойно смотреть, как ты и этот Син постоянно бездельничаете и валяете дурака!
Я чувствую, как во мне закипает гнев, как мой внутренний голос становится все громче и громче, словно нарастающий раскат грома, и я уже готов взорваться, когда вмешивается Дженет. Она тянет ко мне руку, жестом просит меня успокоиться, жестом просит успокоиться его, бросая на него взгляд, говорящий, что он перегнул палку, и параллельно промокая салфеткой молоко с ночнушки Поли.
— Дженет, не смотри на меня так! — говорит отец, а затем снова поворачивается ко мне. — Я тебе не мать! — говорит он. — Я не позволю тебе ломать свою жизнь только потому, что она тебе это позволяла!
— Я ничего НЕ ЛОМАЮ! — кричу я, вскакивая
со стула.
— Не ори! — кричит он.
Я хочу сделать больше, хочу разнести в щепки эту дурацкую комнату, швырять посуду об стену, чтобы она разлеталась вдребезги, а мой крик заглушал бы этот грохот. Я готов перевернуть стол, готов сделать что угодно, лишь бы только он заметил, что я не такой, каким он хочет меня видеть, что я — это я, прямо здесь и сейчас. Папочка, открой свои долбанные глаза и посмотри на меня.
— Все, о чем я тебя прошу, — подумать об этом, — говорит он, смягчаясь, — старый проверенный трюк.
— Неважно, — отвечаю я, хватая сумку и направляясь к двери.
Школа должна быть добровольной. Я не должен идти туда в тот день, когда сама мысль о ней меня утомляет. Все равно толку от этого не будет. Весь день меня все будет бесить, и, наверное, по-любому это приведет к неприятностям, так почему бы не убить двух зайцев сразу и не сэкономить всем время. Мама, казалось, всегда с этим соглашалась. Мне никогда не приходилось идти в школу, если я не хотел. Когда я прогуливал уроки, она не придавала этому значения.
— Если ты прогуливаешь, значит, с тебя хватит школы, — вот что говорила она, и меня это вполне устраивало.
У меня сложилось впечатление, что с отцом мы зге сойдемся и в этом вопросе.
Коридоры наполнены громкими голосами, один разговор перетекает в другой, и все сливается в один монотонный гул, похожий на раздражающий шум шоссе. Я не хочу в это вслушиваться, поэтому отсекаю это и несусь в класс, даже не высматривая своих друзей, чтобы поговорить с ними.
Они тут ни при чем — просто мой отец совершенно выводит меня из себя.
Я знаю, что он пытается сделать. Я знаю, что ему плевать, играю я в бейсбол или нет, бейсбол тоже тут ни при чем. Я хочу, чгобы он открыто сказал, что имеет в виду. То, что всегда делала моя мать: она могла расшвыривать веши и кричать, но во всяком случае мне это было понятно.
Мой отец всегда ходит вокруг да около.
Но я-то вижу его насквозь, я знаю, что он на самом деле хотел сказать сегодня утром, я знаю, что это не имеет никакого отношения к тому, что я бездельничаю. Все дело в Сине и в том, что он видит в нас
