самого распятого, но не слышно было ни рыданий, ни жалоб, ни стонов и терзаний той, которая полагала свою радость в Утехе израилевой, хранила в сердце все слова сына своего, как святыню (ст. 51), и теперь оставалась среди врагов Его в одиночестве и сиротстве. Пред очами Ее висел сын Ее в муках смертных, презренный и умаленный паче всех сынов человеческих, изведавший все болезни и страдания (ис. 53, 3). Еще несколько минут – и она увидит бездыханное тело Его. такое необычайное мужество, такая крепость духа Пресвятой Девы могут быть изъяснены, по замечанию митрополита Филарета Московского, «не иным чем, как Ее глубокою преданностью судьбам Божиим, Ее верой в Божественную силу своего сына, известную Ей более всех из явных и тайных чудес всей земной жизни Его, Ее познанием Христовых таин, которые всех ранее она постигла и всех совершеннее соблюдала в сердце своем. вера, упование паче упования, любовь не естественная только, но верой возвышенная в духовную и Божественную, питали в ней внутренний животворный свет, которого не объяли тьма, и смерть, и ужасы Голгофские. Бездна Ее страданий не обуревала и не потопляла Ее, непрестанно упадая в столь же неизмеримую бездну Ее терпения, смирения, веры, надежды, безусловной преданности судьбам Божиим». Пресвятая Дева-Богоматерь была та Жена, о которой возвещено еще в раю, вскоре по грехопадении наших прародителей (Быт, 3, 15); теперь, когда Семя Ее искупительным жертвоприношением разрушало дела диаволя (1 ин. 3, 8), где и находиться Ей, как не при кресте сына своего? Господь зрел скорбь своей Матери, но знал также и то, что еще не время взять Ее в небесные обители, а посему, желая преподать Ей последнее утешение и указать некоторую замену наступающей утраты, с обычной любовью склонил взор к Матери и, с нее перенося на Иоанна, стоявшего здесь же, сказал: Жено, се сын Твой, – потом, обратив взор опять к Матери, произнес: се мати твоя! имя Матери своей он заключил в общем наименовании жены, кроме таинственного соотношения с древним обетованием, без сомнения, и по той причине, чтобы не дать повода своим врагам причинить какое-либо зло оставляемой им Матери. Последнее предсмертное завещание Божественного страдальца состояло в том, чтобы Матерь и возлюбленный ученик Его не разлучались и по смерти Его, выказывая друг другу родственные расположения, – Иоанн сыновнее почтение и Пресвятая Дева матернюю любовь. По своему имущественному положению (Мф. 27, 56; Мк. 1, 20; 15, 41; Лк. 8, 3; ин. 18, 15) ученик мог исполнить и в точности исполнил последнюю волю своего Учителя и господа, и, как сам свидетельствует, от того часа поят Богоматерь во свояси – в свой дом и до самой блаженной кончины Ее доставлял Ей все необходимое для жизни. но торжественность минуты и высочайшая важность предсмертных слов господа дают видеть в завещании Его глубочайший смысл. оно есть, в лице Иоанна, духовное благодатное усыновление милосердой Матери всех верующих в господа, родившихся от Бога (Ин. 1, 13) водою и Духом (3, 5), тех, которым он дал власть быть чадами Божиими (1, 12) и которых не стыдился называть своими братьями (Евр. 2, 11). скоро, по вознесении господа, апостолы были утешены общением с Богоматерью, которая сделалась, по выражению митрополита Филарета Московского, «глубоким средоточием их единства» и восполняла для них лишение видимого общения с Божественным Учителем (Деян. 1, 14). Это святейшее сыновство, ощущаемое сердцем и оправдываемое благодатными опытами небесной помощи, навсегда будет служить для истинных чад Церкви сладостнейшим утешением в самые трудные минуты жизни.
Единственный в бытописании человеческом день, предвозвещенный древними пророками, приближался к полудню: было, по еврейскому счислению, около шестого часа. враги Христовы, истощив весь запас клевет и насмешек, замолчали но в то время, как они безмолвствовали, заговорила неодушевленная природа: она исповедала, по изъяснению святителя афанасия александрийского, что «страждущей в теле не просто есть человек, но Божий сын спаситель всех». Будет в той день, – предсказывали пророки, – зайдет солнце в полудне и померкнет на земли в день свет, будет день един, и день той знаем будет Господеви, и не день, и не нощь, и при вечере, будет свет (ам. 8, 9; Зах. 14, 7). вся тварь, по выражению церковных песнопений, «видя господа, висящаго на лобном месте, содрогалась в великом ужасе», и прежде других созданий солнце померкло, «скрыв и потаив лучи свои». наступила среди ясного дня необыкновенная тьма, которая распространялась далеко за пределы Палестины и продолжалась от шести часов до девяти, т. е. по нашему счислению от двенадцати до трех пополудни[6]. Помрачение солнца у древних народов обыкновенно считалось страшным предзнаменованием какого-либо великого несчастья, а иудеям это явление казалось тем поразительнее, что в предсказаниях пророков очень часто оно представляется образом грозного посещения Божия (ис. 13, 10; 24, 23; 50, 3; иез. 32, 7; иоил. 3, 15; ам. 8, 9; Мих. 3, 6). Чудесное совпадение его с распятием господа, неожиданность и продолжительность, и еще более окончание в минуту смерти распятого, свидетельствовали, и притом достаточно внятно для людей, менее предупрежденных, что на Голгофе происходило событие необычайное, беспримерное. Здесь, в таинственном мраке, оканчивалась земная жизнь Богочеловека, начавшаяся среди глубокой ночи в вертепе вифлеемском; здесь область темная (Лк. 22, 53) собрала у креста господня своих мрачных служителей, и неправда людей совершала богоубийственное дело; здесь, под покровом тайны, приносилась искупительная жертва правде Божией за грехи человечества, и самая неодушевленная природа, ожидавшая совосстановления с падшим человеком (Рим. 8, 19–22), «соболезновала страданию творца» (блж. Феофилакт). глаза присутствовавших невольно обращались к распятому и, по замечанию святых евангелистов (Мф. 27, 54; Лк. 23, 47, 48), чудные события при распятии господа сильно действовали и на стражей, и на собравшийся на Голгофу народ. необычайный мрак, как видимый знак гнева Божия на преступное человечество, покрывал землю. среди этого мрака протекли еще три часа лютейших страданий искупителя – телесных и душевных. Един Ходатай Бога и человеков, давый Себе избавление за всех (1 тим. 2, 5, 6), сделался за нас клятвою (гал. 3, 13) и в глубочайшем уничижении «принял на себя наказание, которое мы должны были понести от отца» (свт. Иоанн Златоуст). он восхотел «истребить страсть страстью, упразднить смерть смертью, сокрушить оружие тем же оружием, и для сего человеческое чувство страдания сделал собственным, не переменяя естества своего, но присвояя наши немощи и болезни (кроме греха)» (свт. Феодот анкирский). Ходатай Новаго Завета (Евр. 9, 15), изливая на алтаре крестном кровь свою во оставление наших грехов и принося себя самого в жертву (ст. 28), страдал так, как никто не мог страдать, перенес то, чего не могли перенести ни все человечество совокупно, ни каждый человек порознь: крестом своим, в неизмеримой и недомыслимой тяжести его, наш искупитель без всякой помощи и утешения – земного и небесного – совершал величайшую тайну нашего искупления, сокровенную от век и родов (кол. 1, 26), и совершал ее Един, да явится лицу Божию о нас – не с кровью прообразовательных жертв, но Своею кровию, вечное искупление обретый (Евр. 9, 12, 24). среди смертного томления и ужаснейших мук, «изображая в себе наше» (свт. григорий Богослов) и «болезнуя не о себе, но о нас» (свт. афанасий александрийский), Богочеловек возопил громким голосом, повторяя слова пророчественного псалма (21, 2), в котором изображены задолго до события главнейшие обстоятельства крестной смерти Его: Или, Или! лима савахфани, т. е. Боже Мой, Боже Мой! вскую еси Мя оставил. Мы были оставлены Богом как чада гнева (Еф. 2, 3), согрешившия в своем прародителе (Рим. 5, 12), и за нас наш Ходатай был оставлен отцом своим, оставлен, «дабы нам не быть оставленными Богом, оставлен для искупления нас от грехов и вечной смерти, оставлен для показания величайшей любви к роду человеческому, оставлен для доказательства правосудия и милосердия Божия» (свт. киприан). Эти таинственные слова господа, заключавшие в себе глубочайший смысл, некоторым из стоявших у креста дали новый повод к насмешкам. они или не поняли восклицания распятого, или притворились непонявшими, и т. к. между иудеями времени Иисуса Христа, на основании буквального толкования пророчества Малахии (3, 1; 4, 5), было распространено верование, что пришествию Мессии будет предшествовать явление пророка илии (Мф. 16, 14, 17; 17, 10–11; Мк. 8, 28; 9, 11–12), то, пользуясь созвучием имени Божия с именем пророка, враги Христовы говорили: Илию глашает Сей, – «смотрите, да и на кресте, в виду смерти, он не отрекается от достоинства Мессии и призывает своего Предтечу».
Божественный страдалец, вися между небом и землей на позор Ангелов и человеков, был погружен в бездну истощания и с каждой минутой приближался к смерти. не было в нем целости от ног до главы: весь в ранах и язвах, измучен и окровавлен, осмеян, поруган и, по пророческому слову, ни во что вменен (ис. 53,
