Новое время — новые дети

показывают по телевидению — чтобы понять, чем он на самом деле гордится, что ему по– настоящему дорого. А дорог ему не кирпичный трехэтажный дом и даже не вилла с видом на Манхэттен. Это символ величия для болонок–функционеров. Нет, матерому волку дорога его отвага, его стойкость, его непобедимость. Именно это стоит за лозунгом «Зона — дом родной». Чем больше сидел — тем больше почету (если, конечно, не «ссучился», а остался настоящим волком). Вы можете себе представить Аль Капоне, который 25 лет провел в тюрьме и очень этим гордится? Нет ведь, правда? Потому что это другой архетип. Если можно так выразиться, «телесно ориентированный».

Конечно, мы недаром поставили кавычки. Но нисколько не обольщаясь насчет волчьей стаи и ее «духовности», мы все же вынуждены констатировать, что на наших глазах проиходит удивительное явление: в русской культуре сейчас срабатывает система двойной защиты. Причем высокая культура защищается в данный момент, в основном, пассивно. Нас защищают наш язык, православная вера, классическая литература, живопись, музыка, философия — в общем, то, что было создано до нас. А мы сами, пускай не все, но многие, отказались от того, что составляло суть этой высокой культуры, соскользнули с ее крутой вертикали. Но неожиданно и, разумеется, неосознанно эту защитную роль начинает играть уголовная субкультура. Волки, они ничего не знают о трансплантации, но, видно, нутром чуют, что с чужими потрохами долго не протянешь. И чем больше на «верхних этажах» блеют про утопичность равенства, про справедливость несправедливости и про обреченность любой борьбы, тем громче и уверенней звучат на ' нижнем этаже» песни про «братков».

А собственно говоря, что мы все твердим «на нижних» да «на нижних»?! Когда жизнь превращается в трагический балаган, верх и низ постепенно меняются местами.

И призывы к власти «поставить заслон на пути мутных потоков криминальной культуры» теперь просто смешны. Начав с поощрения уголовников, она (власть) перешла к их обслуживанию. И перечень услуг все растет, и назад уже не повернуть. И видя, что они со своими комнатными повадками уже не вписываются в «крутую» реальность, болонки торопливо натягивают волчью шкуру. Вдруг за волков сойдут?

Но в панической суете забывают о том, что у волков безошибочный нюх.

Глава XIII РАЗЛУКА БУДЕТ БЕЗ ПЕЧАЛИ

Наверное, самый модный «лейбл» сейчас в нашей стране — государственник. Даже те, кто совсем недавно если и произносили, это слово, то разве что с оттенком иронии, теперь торопятся пополнить ряды «настоящих, крепких государственников». (Ну, а чтоб не так резало слух, именуют себя «этатистами»).

Мы не станем сейчас разбирать, как трактует тот или другой политик столь почетное звание. Нам интереснее подумать, какие ассоциации — и явные, и до поры скрытые — рождает оно у множества обычных людей. Безусловно ли «государственник» звучит для них со знаком плюс? Каковы вообще перспективы дальнейших взаимоотношений старой, как Филимон и Бавкида, пары «государство- -народ»?

Брачный союз, о котором пойдет речь, был заключен в незапамятные времена. И нельзя сказать, что по страстной любви. Впрочем, тогда и человеческие браки как правило основывались не на романтическом влечении. «Стерпится — слюбится» — вот традиционная русская установка. Несмотря на свой средний род, государство играло роль мужа, а народу — опять–таки вопреки грамматике — досталась роль жены. Многие мыслители обращали внимание на женственность России (читай, ее народа). Мы же хотим, развивая свою нехитрую метафору, подчеркнуть, что это была не роль жены вообще, а жены крестьянской, которая везла на себе тяжеленный воз обязанностей, содержалась мужем в черном теле, терпела побои и притеснения, не смела перечить и даже помыслить не могла о разводе.

А что же грозный муж? Только эксплуатировал и карал? — Да нет. Он плохо ли, хорошо ли, но все же возглавлял семью: защищал от врагов (постоянное укрепление обороноспособности страны), расширял жилплощадь (покорение новых земель). Потом, при социализме начал бесплатно лечить, давал возможность отдохнуть от работы в старости, опекал и учил детей (короче, у людей появилось множество социальных гарантий). И что, может быть, самое важное, у жены была уверенность в том, что ее муж — и соответственно, она сама — непобедим. Брак с ним давал ей высокий социальный статус. В семье могло происходить всякое, но зато было ощущение прочного, нерушимого дома. И это многое окупало.

Но вот пришла перестройка. И тут вдруг муж сам заговорил о том, что домострою конец. Была раба, а теперь будешь свободная, мыслящая женщина! И отношения у нас будут равные и уважительные. Я тебе все возможности предоставлю для самореализации, только захоти. И благосостояние нашей семьи от этого только приумножится.

Жена сначала не поверила. А потом глядит — вроде правда. Раньше слова поперек не скажешь, а теперь ничего. Даже наоборот, призывает к какой–то гласности. И под замком не держит. Да и вообще, повеселее стало, поразнообразней.

И в душе благодарной жены шевельнулось что–то, похожее на любовь. Ей даже показалось, что она только сейчас и жить начинает по–людски.

Не ведала наивная душа, что не к добру все это и скоро ей суждено стать соломенной вдовой. Вольности прибывало, но и муж ее опекал все хуже и хуже, а жизнь между тем становилась все жестче и жестче… И чем тяжелее приходилось жене, тем меньше замечал ее тяготы муж.

На сегодняшний день ситуация такова: муж где–то на стороне пьет, гуляет — в общем, живет исключительно для себя. А когда ему что–то нужно, приходит и требует денег. Причем со здоровьем у гуляки дела обстоят, мягко говоря, не важно. Так что жене от него не только никакой радости, но и никакого проку. В последнее время он и вовсе напоминает какую–то нежить болотную, вурдалака. Большая ли радость быть женой упыря, который появляется только, чтобы хлебнуть свежей крови? И здесь уже непонятно, где кончается метафора и начинается реальность. В Чечне пролились реки отнюдь не метафорической крови.

И жена, за годы перестройки, с одной стороны, осмелевшая, а с другой, привыкшая к одинокой жизни, постепенно дозревает до вполне закономерного вопроса: на фига козе баян? Может, развестись наконец и жить уже совершенно самостоятельно? Дело ведь не в только том, что государство грубо нарушило баланс прав и обязанностей по отношению к своим гражданам. Не менее важно и то, что подспудное отторжение человека от государства началось не вчера и даже не десять лет назад. Процесс был запущен на рубеже XIX–XX вв., когда началось опасное брожение в умах и все больше людей приходило к выводу, что можно прекрасно прожить и без царя. В русской истории это случилось впервые. Кто–то возразит: «А как же Смутное время?» Но в Смутное время речь шла не об отмене царя вообще, а о поисках «правильного монарха».

Итак, сначала рухнула идея царя. И как помазанника Божия, и — чуть позже — как непогрешимо мудрого, идеального вождя (Ленин, Сталин). Ну, а затем, когда с идеей государя было покончено, настал черед идеи государственности. И опять–таки все это получилось не сразу, не вдруг, а накапливалось годами, десятилетиями. Так в крови накапливаются тяжелые металлы.

Думаете, когда в школе и в институте заучивали, что государство — аппарат насилия и что при коммунизме оно отомрет, это было пустым звуком? Слово, оно не только отражает реальность. Оно ее творит. Творит постепенно, исподволь. (И необязательно «как по–писаному». В данном случае коммунизма не получилось, а государство отмирает.) Очень часто это мина замедленного действия.

Правда, не скажешь, что сила слова сыграла тут доминирующую роль. Государство сделало все, чтобы осточертеть своим гражданам. Особенно, конечно, в последние десятилетие, когда, с одной стороны, люди и видят сами, и слышат от журналистов, что государство их грабит, унижает, убивает, а с другой, уже не боятся в открытую на это реагировать.

Власти, должно быть, кажется, что это ловкая, давно аппробированная технология — выпуск лишнего