причине гибели зятя и дочери, то ли непонятно откуда взявшиеся у ребенка, воспитываемого интеллигентной бабушкой, ухватки шпаны, то ли, нечто еще более неуловимое, но оттого не менее реальное… Во всяком случае мы, не сговариваясь, предположили, что отец ребенка был «новым русским». Причем не из детей партработников, а
Про бандита мы, естественно, спрашивать не стали, а про «нового русского» спросили. Только употребили более нейтральное слово — «бизнесмен». — Как вы догадались? — удивилась бабушка. — Ведь по нам с Вадиком сейчас не скажешь, что мы еще недавно не знали счета деньгам. Ничего не осталось, все компаньоны забрали. Якобы за долги… На поминках били себя в грудь, обещали помогать, а сами… — она махнула рукой и вроде бы не к месту добавила: — Говорила я Вере, не доведет эта жизнь до добра…
Ничего она особенного не сообщила, а у нас почему–то не осталось сомнений в том, что ее зятя и дочь убили… Но предположить, что убийство было совершено на глазах у трехлетнего малыша, мы все–таки не могли. Слишком уж это выглядело мелодраматично, совсем как в кино.
Бог знает почему расстрелявшие машину убийцы пощадили ребенка. Может, впопыхах не обратили на него внимания, а может, не захотели брать лишний грех на душу. Тем более, что они, судя по всему, достаточно хорошо знали это семейство.
После всего случившегося Вадик на полгода умолк, даже бабушка не могла из него выудить ни слова. Потом речь восстановилась, но зато поведение мальчика изменилось до неузнаваемости. И чем дальше, тем больше он походил на отца, храброго до безрассудства, отчаянно–своевольного, ни в чем не знавшего удержу и не сомневавшегося, что очень скоро целый мир будет у его ног. Разве это могло кончиться добром? Вадик еще и в школу не успел пойти, а бабушке уже мерещилась колония.
Да, но, при всех этих страхах она вовсе не была уверена в том, что Вадика нужно окорачивать. Ведь сейчас такое время: чуть зазеваешься–затопчут.
— В наше–то время надо быть понахальней, понахрапистей. Из скромности шубу не сошьешь… — говорила эта скромная пожилая женщина.
И мы понимали, что она решает сложную проблему: что лучше — ребенок–зверь или ребенок–человек? С одной стороны, ее, конечно, волновала неуправляемость внука, а с другой, такими своими взглядами она фактически давала ему установку на агрессивное поведение.
— Жили мы, как в сказке… Если б не это несчастье…
Она явно не связывала одно с другим, ей не приходило в голову, что такой исход был трагическим, но естественным завершением криминального образа жизни. Просто не повезло…
Вы скажете: «А что, разве в советское время не было подобных случаев?»
Конечно, были, хотя вероятность их была ничтожна по сравнению с сегодняшней. И до Вадика, и после мы не раз сталкивались с детьми, осиротевшими в результате мафиозного убийства родителей. А уж слышали и читали об этом невесть сколько!
Но суть все же в другом. В том, что махровый криминал раньше был в махрово–криминальной среде, т.е., на своем законном (случайная игра слов) месте. При всех смягчающих обстоятельствах воровство в сознании подавляющего большинства людей было злом, наказуемым как судом, так и судьбой. Даже мама или теща вора понимала, что сын (зять) получил за дело. И старалась изо всех сил, чтобы внук «не пошел по кривой дорожке». Конечно, их старания не всегда увенчивались успехом, но установка–то была–уберечь, удержать от греха. Знали, что ворованные деньги до добра не доведут.
Помните, как наставлял своего зятя Папанов из любимой народом комедии «Берегись автомобиля»?
— Тебя посадят, а ты не воруй!
А вот как тридцать лет спустя наставляла старушка–мать отставленного Александра Коржакова (цитируем по его книге «Борис Ельцин: от рассвета до заката»:
Да, вывод вполне современный, «в духе реформ»!
3. ВИТАЛИК
Недавно нам позвонил папа мальчика, с которым мы занимались несколько лет назад.
— Вы, конечно, нас не помните…
Родители наших бывших пациентов очень часто начинают разговор именно с этих слов. И бывает, в ответ мы мычим что–то неопределенное, но в данном случае прекрасно помнили, о ком идет речь. Если отрешиться от психолого–медицинской терминологии, Виталика правильней всего было бы назвать маленьким г…ком. Крови он нам в свое время попортил много — мы тогда были неопытны и от его выходок впадали в тяжелый пессимизм.
Папу мы тоже отлично помнили. Выраженно–интеллигентный, начитанный, знающий массу посторонних для его профессии физика вещей, он вник в суть нашей работы с Виталиком так глубоко, как вникает не всякая мама. И этим нам очень помог. Через него мы смогли повлиять и на всю семью, так как Геннадий Аркадьевич пользовался авторитетом не только жены, но и у тещи. Что, согласитесь, бывает нечасто!
Может возникнуть вопрос: почему же он тогда без помощи специалистов не мог справиться со своим пятилетним сыном? — Он просто не очень хотел, пока не понял, что дело зашло слишком далеко. Виталик был поздним, единственным, а потому обожаемым ребенком.
Да и особенно некогда было отцу всерьез заниматься воспитанием! Он заведовал отделом в солидном научном институте, много времени проводил в библиотеке, ездил в командировки — в общем, был в расцвете творческих сил.
Даже понижение экономического статуса в научной среде его нисколько не пугало. Этот человек был мастер на все руки и быстро нашел себе надежный приработок: занялся ремонтом пишущих машинок. Его жена говорила об этом с гордостью.
После окончания занятий с Виталиком мы еще какое–то время перезванивались, и все у них шло благополучно. Поведение ребенка выровнялось, родители были довольны.
Однако встреча через пять лет, в 1996 году, вызвала у нас настоящее потрясение.
В кабинет вошли не просто сильно повзрослевший мальчик и немного постаревший мужчина. Перед нами стояли другие люди. Виталик, который был подвижным, как ртуть, превратился в тихое и будто покрытое ледяной коркой существо. Даже его огромные голубые глаза напоминали заиндевелые окна. А отец в свои 55 лет выглядел стариком. Нет, он вовсе не был седым, беззубым и сгорбленным. Но он был каким–то потухшим и иссякшим.
Разговор начался с троек по математике, но нас не оставляло впечатление, что отец пришел не ради школьных проблем.
Догадка подтвердилась. Рассеянно выслушав наши советы, он заговорил о себе. Это был сплошной монолог, прерывавшийся его же раздраженными репликами в сторону двери, когда в нее просовывалась голова маявшегося в коридоре Виталика:
— Не мешай!.. Подожди!.. Оставь нас в покое!
Выяснилось, что он давно не работает в своем институте, да и институт тот уже полтора года как закрыли. Пишущие машинки теперь не в ходу, а специалистов по ремонту компьютеров и без него достаточно… Отношения с женой испортились настолько, что он хоть и живет с ней под одной крышей, но брак распался. Зато мальчишку видит. Правда, не каждый день. Почему не каждый? Да потому что после ночной работы приходится целый день отсыпаться. Проснешься к вечеру, а Виталику уже пора в постель. Ну, ничего, зато следующий день можно целиком посвятить сыну. Так что работа, в общем–то, удобная, грех жаловаться…
Произнеся последние слова, Геннадий Аркадьевич так сгорбился и опустил глаза, что у нас не хватило
