вторично вышла замуж и уже два года жила отдельно от сына.
— Муж у меня нервный товарищ, — объяснила она, — до сорока лет жил с горячо любимой мамочкой и детей не выносит.
Впрочем, она призналась, что и ее ребенок тяготит, что она не любит с ним играть, заниматься, и вообще ей все это неинтересно.
Мы поняли, что мальчик остро переживал равнодушие матери и предпочитал вызывать пускай отрицательные, но сильные эмоции с ее стороны. Воровством он этого добивался. Мать впадала в состояние неистовства, кричала, плакала, проклинала Леньку и весь белый свет. А он… он почти блаженствовал. Мать же еще больше ужасалась, видя такую странную реакцию, и обзванивала валютные аптеки в поисках таблеток, прописанных психиатром.
Нельзя сказать, чтобы эта женщина ни в чем нас не слушалась. Нет, она начала уделять сыну больше внимания, даже пыталась неуклюже приласкать его (чего раньше не делала никогда!). Воровство стало случаться реже — раньше мальчик воровал чуть ли не каждый раз во время встреч с матерью или непосредственно накануне.
Но в одном мать была непреклонна: Ленька по–прежнему жил с бабушкой и дедушкой. К счастью, в дело вмешалась судьба. Придя на очередное занятие, Ленька с восторгом оповестил всех присутствующих, что теперь он живет с мамой.
— Мои родители его просто выгнали, — пояснила, оставшись с нами наедине, мать. — Он их до ручки довел… А папа недавно перенес инфаркт. Так что теперь мое сокровище со мной!
После этого мы видели Леню с интервалами в полгода и год. За все время он совершил кражу всего один раз: в летнем лагере, где ему очень не нравилось и куда мама за месяц ни разу не приехала. Кстати, его отчим оказался не таким ух страшным детоненавистником, а, напротив, принял самое деятельное участие в воспитании пасынка.
Случай Шуры по внешним обстоятельствам во многом напоминал случай Лени. Шура тоже жил с бабушкой и дедушкой, тоже воровал (как правило, у домашних), тоже доводил этим свою мать до исступления и тоже любил всякие демонстративные выходки. Казалось бы, все идентично. Но мотивы воровства были совсем другие. Попутно заметим, что по богатству и сложности мотивации воровство, быть может, стоит на первом месте среди поведенческих отклонений невротической природы. I
У Шуры, конечно, были непростые отношения с родителями. А у кого при раздельной жизни они простые? Кстати, обстоятельства вскоре изменились — родители получили квартиру и забрали мальчика к себе, но кражи продолжались. Главным, как показала работа с Шурой, тут было другое. Шура по своему невротически хрупкому складу характера принадлежал к категории «интеллигентных» детей, но, будучи мальчиком очень амбициозным и своевольным, жаждал каждую минуту привлекать к себе внимание. А в классе, где он учился, собрались, как нарочно, все дворовые хулиганы, поэтому престижной была «крутость», а вовсе не интерес к исторической литературе. Не обладая особой физической силой и храбростью, Шура не мог рассчитывать на победы в драках и надеялся купить уважение шпаны нехитрым ассортиментом коммерческих ларьков. Денег, которые ему давали на школьный завтрак, естественно, на это не хватало, и пришлось немного «позаимствовать» у родственников. Шура, правда, не рассчитывал, что аппетиты шпаны будут расти в геометрической прогрессии. Когда «крутяки» прогуляли за один день всю дедушкину получку и потребовали еще, он и сам был бы рад от них отвязаться, но уже не знал, как.
Переехав к родителям и поменяв школу, Шура, хоть и прекрасно представлял себе последствия своих «подвигов», тем не менее очень быстро воссоздал старую ситуацию. Причем в новом классе вовсе не было засилия шпаны, но он, как многие невротики, имел склонность к тревожным ожиданиям, и смоделированная им заранее стрессовая ситуация настолько завладела фантазией мальчика, что оказалась сильнее реальности. Ну, а на ловца и зверь бежит. Единственный хулиган, который был в классе, моментально прилип к новенькому, стал вымогать деньги, угрожать, избивать.
В работе с этим мальчиком предподросткового возраста (то есть случай был достаточно запущенным!) мы пошли сразу в нескольких направлениях. Во–первых, дали ему возможность самоутвердиться. Кроме того, что он был признан «великим артистом», мы просили его то рисовать декорации, то двигать мебель, то даже ремонтировать театральную ширму. И постоянно хвалили за ум и интеллигентность. Во–вторых, мы постарались снять невротические страхи перед хулиганами. В этюдах «хозяин–собака» вороватой и одновременно трусливой была его Жучка. Шура в роли собаки постоянно попадал в трагикомические ситуации, а в роли хозяина вынужден был ее и вызволять, и наказывать, и воспитывать.
Вдобавок, мы впервые попробовали… элевировать страхи! Договорившись заранее с педагогом, который руководил детской студией компьютерной мультипликации, мы направили Шуру туда (он, конечно, был в восторге!) и разработали для него специальную программу. Суть ее сводилась к тому, что, сочиняя сценарии будущих компьютерных мультиков, Шура под руководством педагога должен был вплетать в сюжетную канву свои страхи, причем в юмористическом ключе. На экране все это оживало. Никаких реальных жизненных ситуаций в самодельных мультиках не было. И герои все были вымышленными. Реальными были только эмоции, которые испытывал Шура, превращая свои страхи в креативные (то есть творческие) элементы сюжета и тем самым давая им новую — более возвышенную! — реализацию.
И, наконец, мы помогли родителям перестроить свои отношения с Шурой. Дело в том, что такого тщеславного и своенравного мальчика взрослые слишком опекали. Получалось, что они невольно подчеркивали его физическую слабость, которую он и без того тяжело переживал. А Шура демонстративно кидался в другую крайность: требовал, чтобы ему разрешили жить летом одному на даче, мыть вместе с мальчишками машины, подрабатывать продажей газег. Нам удалось убедить маму и бабушку, чтобы они предоставили Шуре максимум допустимой в его возрасте самостоятельности и даже подыскали ему на лето какую–нибудь подработку (разумеется, под присмотром знакомых взрослых).
Усилия, как видите, были немалыми, но зато и не напрасными: отпала необходимость прятать деньги в домашние тайники.
А теперь — этюды. Может возникнуть вопрос: почему мы даем этюды на воровство? Ведь из всего написанного следует, что оно не является у невротиков патологической доминантой, истинные мотивы воровства вовсе не так примитивны. И все–таки мы считаем целесообразным прорабатывать этот момент в этюдах. И потому, что воровство чрезвычайно беспокоит родителей, и потому, что своевольным детям очень полезно научиться прогнозировать последствия своих поступков: своеволие обычно все перевешивает и в критические минуты как бы затуманивает их разум.
Но, давая подобные этюды, важно позаботиться о том, чтобы самолюбие ребенка не пострадало, чтобы он ни в коем случае не был опозорен перед другими детьми и перед взрослыми! Поэтому мы очень часто даже в этюдах «хозяин–собака» не говорим прямо о воровстве собаки, а делаем упор на безрассудные поступки, на их печальные и курьезные последствия. Итак…
Вообще, юмору мы придаем большое психотерапевтическое значение, но когда имеешь дело с