башне, где впервые был с отцом два дня тому назад… Или: мальчик, которому ставили диагноз умственной отсталости, в два года собирал разрезные картинки, мог показывать на рисунках с контурами графических фигур пирамиду и конус.
Поскольку нас более всего интересуют эмоциональные проявления, мы, когда имеем дело с аутичными детьми, бываем более всего поражены внезапными проблесками именно в этой сфере, будто тайная жемчужина подает слабые сигналы о том, что она все–таки есть. Приведем два ярких случая.
Славик, юный художник, о котором мы уже упоминали, вел себя на занятиях очень отрешенно; улыбался бессмысленной улыбкой, никак не реагировал на наши слова, а за ширмой, как эхо, повторял обрывки фраз, произносимых матерью. (Такая эхолалия — тоже весьма частая особенность детей– аутистов.) И вдруг, на четвертом занятии, произошел некий прорыв. Зайдя за ширму, Славик неожиданно вступил с нами в диалог. Это продолжалось несколько минут, и когда он вышел из–за ширмы, мы увидели на его лице совсем другую улыбку — улыбку счастья.
Девятилетний Вася напоминал мальчика Кая из «Снежной королевы». Казалось, что в его сердце застрял ледяной осколок, и большие серые глаза напоминали ледышки. Даже когда он плакал, ледышки не таяли, а лишь слегка подтаивали. На протяжении двухмесячного цикла занятий Вася не проявлял никаких человеческих эмоций. В особенности, позитивных. На все происходившее на ширме он или смотрел равнодушно, или вовсе не смотрел, а уткнувшись матери в колени, бубнил что–то свое. Когда другие ребята смеялись, он никогда не заражался их смехом, а если — обычно не к месту — смеялся сам, в этом смехе тоже было что–то ледяное, механическое, пугающее. Не трогала его и наша похвала. Казалось, ему ни до кого и ни до чего нет дела.
Однако после первого цикла занятий он стал пусть формально, но все–таки чуть более контактным. Поэтому мы решили рискнуть и взяли его в спектакль «Волшебный сад», где он получил роль Ледышки. Репетиции с участием Васи, честно говоря, были для нас сущим кошмаром. Васино тяжелое поведение продолжалось, но теперь от него больше зависели все остальные. Этим «остальным» очень хотелось, чтобы спектакль получился, а Васю это как будто абсолютно не волновало. Временами создавалось впечатление, что он ведет себя еще более отчужденно, чем раньше. Например, он мог в разгар репетиции ползать по полу. А мог молча выйти за дверь. Текст он, правда, помнил идеально, и в тех случаях, когда его удавалось сосредоточить на действии, произносил его с монотонностью автомата. (Справедливости ради надо заметить, что многое в поведении Васи соответствовало его персонажу Ледышке.)
Тем временем дата «премьеры» приближалась, и мы обе потихоньку впадали в уныние, представляя себе, как Вася на глазах у изумленной публики будет жить «своей отдельной жизнью», не имеющей никакого отношения к спектаклю. Короче говоря, ждали провала.
К счастью, жизнь преподнесла нам приятный сюрприз. Мало того что Вася на протяжении всего получасового спектакля находился на сцене, а не ушел побродить по коридору, так он еще и сам, без напоминаний, «включался» в нужных местах и произносил свой текст. Да, несколько монотонно — ну так он и играл Ледышку!
Но главное произошло после спектакля. Когда отгремели аплодисменты и артисты получили цветы, Вася неожиданно подбежал к нам и несколько смущенно (но не отчужденно, как обычно!) спросил:
— Я хорошо играл?
— Чудесно! Прекрасно!! — ответили мы с неподдельным восхищением. Вася просиял и обернулся к матери:
— Видишь? Им понравилось!
Мать достала из сумки пакетик с конфетами, и вдруг… Вася подошел к ребятам и стал их угощать. (О, счастливые моменты педагогики!) Мать сказала, что он это делает впервые в жизни, а мы в который раз подумали, что безразличие аутистов не тотально и, быть может, вторично. А первичен все тот же архаический, непостижимый, иррациональный страх…
Ни в коей мере не претендуя на роль специалистов по детскому аутизму, ибо, повторяем, такие дети попадали к нам скорее по ошибке, мы все же хотим поделиться некоторыми соображениями о том, как стоит с ними работать. Если оперировать понятиями психоэлевации, то патологическую доминанту в подобных случаях искать не стоит, потому что дети–аутисты психически устроены по–другому; это, на наш взгляд, как бы другая система. Выражаясь компьютерным языком — другая программа. В чем–то она похожа на программу обычных людей (и поэтому так велик соблазн объяснить многие странности поведения избалованностью, распущенностью и т.п. или же активизировать поиски патологической доминанты), а в чем–то принципиально другая.
Мы, работая с аутистами, принимаем за патологическую доминанту весь этот характер в целом. Ставить перед собой задачу полного излечения было бы здесь, как нам кажется, наивным и самонадеянным. Однако при длительной, упорной и терпеливой работе — в данном случае не только от специалистов, но и от родителей (главным образом!) зависит не просто много, а колоссально много — можно добиться следующего результата: ребенок, который изначально выглядел тяжелобольным и контакт с которым был невозможен, будет выглядеть несколько странным и не очень общительным. Есть разница? Мы–то, видевшие этих детей «в начале и в конце», хорошо знаем, сколь она огромна. Попутно заметим, что ту же самую задачу мы выдвигаем, работая с шизофренией. (Кстати, многие специалисты считают аутизм одним из проявлений шизофрении, но есть и такие, которые полагают, что это — самостоятельное психическое заболевание.)
Имея в виду конечную цель, важно разделить путь к ней на небольшие отрезки. И крохотному шажку вперед радоваться как огромному продвижению. Далеко не все родители это понимают, многие мечутся из крайности в крайность: либо ничего нельзя поделать, либо подавай все сразу.
Переходя к конкретным советам, прежде всего укажем на необходимость кардинального изменения родительской установки по отношению к ребенку. Когда от него хочешь чего–то добиться, надо неустанно твердить одно и то же. Психологически это сделать очень трудно. И потому, что вообще трудно перейти на такую несколько механическую, монотонную манеру общения, и потому, что аутисты не умственно отсталые (в подавляющем большинстве). Каково твердить сто раз, когда знаешь, что ребенок вообще–то способен понять сразу?!
Помнится, мама одной аутичной девочки спросила:
— Что, по–вашему, я должна ее дрессировать?
Тогда мы были еще неопытны и не знали, что на это ответить. А теперь не побоимся сказать: «Да». В какой–то степени это можно назвать дрессировкой, особенно если вспомнить изначальный смысл французского слова «dresser». А это значит «воздвигать, поднимать, обучать, обтесывать». (Заметьте, что значение «подни–мать» близко по смыслу латинскому слову «еlеvаrе»!) Поэтому, говоря о методичном, терпеливом, даже монотонном «натаскивании» аутичного ребенка на правильные модели поведения, мы отнюдь не «поступаемся принципами» возвышения души. Планку нужно всегда задавать достаточно высокую. Быть может, даже более высокую относительно состояния ребенка, чем в работе с невротиками. Задачи, поставленные в данном случае, должны быть не просто в зоне ближайшего развития, а на ее дальней границе.
Скажем, на наших занятиях мы, учитывая особенности детей–аутистов, тем не менее сажаем их за тот же самый журнальный столик, вокруг которого сидят остальные дети. Конечно, многие аутисты порываются выскочить из–за стола, забиться в угол, вовсе убежать. Конечно, в самых крайних случаях мы позволяем ребенку выйти из комнаты (да и то ненадолго), так же как позволяем сидеть на коленях у матери, если он ни в какую не хочет сидеть отдельно. Но, как правило, просим мать удерживать аутиста за общим столом. Можно воспринимать это как насилие над личностью, а можно и как целенаправленное усилие, которое дает хорошие результаты.
То же относится и к включению таких детей в общее театрально–игровое действо. Конечно, сами они включаться в него не будут, и от нас, как и от родителей, требуются очень большие усилия. Обычно мы советуем взрослому, который водит ребенка на занятия, пояснять, комментировать ему на ухо происходящее, дома по многу раз возвращаться к увиденному, проигрывать сценки, демонстрировавшиеся в «кукольном театре» ведущими и другими детьми. Ну и, разумеется, добиваться, чтобы ребенок, хотя бы дома, участвовал в показе своих собственных этюдов.
Нам уже известно, что поначалу ребенок оказывает бурное и стойкое сопротивление попыткам вовлечь его в занятия, однако если проявить твердость (конечно, не перегибая палку и стараясь как можно больше
