Тени следовали за лучом, соскальзывая со стен, словно актеры пантомимы, пришедшие поздороваться с Кэт, и она, испуганная, обратила световой луч на гроб, на каталожный шкаф, на стол…
Стекло дрожало под порывами ветра. Кэт прошла мимо гробов с сильным запахом свежей древесины, наклонилась и открыла ящик из досок, потом посветила фонариком на гроб, который находился внутри. Он был перепачкан засохшей грязью, сухими листьями и белой известью. Медные ручки и пластинка на крышке матово блестели.
По сравнению с гробом крышка была до странности чистой. Кэт приподняла ее, удивившись ее весу, и в нос ей ударил запах новой пластмассы. Обивка внутри гроба выглядела так, словно была заменена. Белый шелк и белые кружевные оборки без единого пятнышка. Новая подстилка на дне. Кэт дюйм за дюймом изучала внутреннюю поверхность крышки – на гладкой полированной поверхности красного дерева ни одной отметины.
Кэт мысленно вернулась к тому моменту, когда подняли крышку и она увидела то, что приняла за царапины; она тогда изменила положение и посмотрела под другим углом – а вдруг это просто игра света, – но царапины как были, так и остались; мелкие канавки, некоторые – крест-накрест, некоторые – более глубокие, словно нацарапанные тем, что было под рукой. Ногтями. Кэт внимательно рассмотрела структуру дерева – неужели она ошиблась, приняла естественное расположение волокон дерева за царапины? Она повертела крышку в свете фонарика, но не увидела ничего напоминающего царапины.
В полном разочаровании Кэт положила крышку назад, закрыла ящик и пошла через мастерскую к открытой двери в коридор. Она надеялась, что на крышке еще оставались царапины, что она сможет сделать фотографии, а возможно, даже позовет полицию и отправит крышку на экспертизу. Но когда она оказалась в темном коридоре, все ее мысли вытеснил страх.
Она замерла, прислушиваясь, в то время как луч скользил по осыпавшейся желтой штукатурке на стенах. Вокруг что-то стонало, шуршало, как под порывами ветра, – это водоворотом гуляли сквозняки. Доски пола скрипели, отчего она вздрагивала. Что-то пробежало по полу наверху, легкое, стремительное – мышь или крыса. И снова тишина. На какие-то мгновения единственным звуком оставалось биение ее сердца. В здании было холодно, ужасно холодно, но Кэт почти не замечала этого.
«Не верь в привидения», – снова приказала себе Кэт.
Она поднялась на несколько ступенек, остановилась у двери комнаты для бальзамирования и замешкалась: ей послышались голоса. Нет, ничего. Просто слабое жужжание холодильников за дверью. Мурашки пробежали по ее телу, когда она, повернув ручку, вошла внутрь. И замерла, словно окаменела.
Там был человек.
Кэт попятилась, стукнулась спиной о стену, луч фонарика высветил его лицо, белое лицо, безжизненное, как и само тело, распростертое на металлическом столе.
Челюстные мышцы ослабли, рот был открыт, казалось, что он зевает; его серебряные волосы, прямые и коротко подстриженные, были всклокочены, будто со сна. Он лежал, обнаженный, на металлической поверхности. Кожа его была цвета лунного камня, пенис безвольно покоился на седых лобковых волосах. Ступни с синими большими пальцами были разведены в разные стороны, худые костлявые руки сложены на раздутом животе.
Извините, хотелось ей сказать, простите, что помешала. Из крана капало. Держа неподвижно лежащее тело в луче фонаря, Кэт шагнула вперед, уверенная, что на лице мужчины вот-вот дернется кожа, дрогнут веки, сожмутся пальцы. Запах формалина, казалось, обрушивался со стен. Темная тень алькова впереди сгущалась, жужжание холодильников усиливалось, воздух становился все холоднее.
Она отвела фонарик от трупа и направила луч на альков. Все в порядке, это просто кафель. Ничего больше.
Никаких привидений.
И вдруг позади нее скрипнули половицы. Кэт резко обернулась. Луч упал на лицо трупа, и сдавленный крик ужаса застрял у нее в горле. С этой стороны, которую она не могла видеть от двери, лицо мужчины было разбито, куски раздробленных голых костей торчали из того, что осталось от его щеки и лба, на черепе не было ни кожи, ни мяса. Раздавленный глаз, наполовину вытекший, косил прямо на нее.
Кэт отвернулась, с трудом сглотнула и решительно направилась в альков прямо к ряду холодильников. Луч пробежал по небольшим квадратным дверцам – серый холодный металл вызывал ощущение клаустрофобии. За дверцами были люди, те, чьи фамилии значились на бирках, они лежали здесь, вместо того чтобы быть дома в уютной постели.
Одни.
«Миссис С. Дональдсон».
Кэт положила руку в перчатке на ручку и потянула. Замок издал металлический щелчок, со скрипом высвободилось резиновое уплотнение, и дверь распахнулась. Вырвавшийся холодный воздух окутал ее с головы до ног.
Кэт всмотрелась в темноту, где лежало человеческое тело, завернутое, как мумия, в белую пластиковую простыню. Сердце ее колотилось.
Салли Дональдсон.
Почти парализованными от страха руками Кэт схватилась за ручки подноса и потянула. Бесшумно заскользив, он легко выдвинулся наружу.
Это просто сон, думала Кэт. Сон, и ничего больше. Непослушными пальцами в перчатках она сдвинула с лица мертвой женщины пластиковый покров. Прямо на нее уставились неподвижные глаза. На лице алебастровой белизны был все тот же жуткий оскал, что и тогда, на кладбище, когда открыли гроб, – просевший, искаженный рот замер в крике отчаяния.
Но больше всего Кэт потрясла полнейшая неподвижность Салли Дональдсон. Бесстрастность. Спокойствие. Вечное терпение в ожидании того, что ее все-таки разбудят, и уверенность в том, что этого никогда не произойдет. Там, где тело начало разлагаться, уже появились небольшие коричневые пятна. На фоне аккуратно причесанных светлых волос они казались совершенно неуместными, почти непристойными. Кэт снова натянула на мертвое лицо пластиковую простыню.
– Я делаю для тебя все, что могу, – тихо сказала она. Я стараюсь для тебя.
Она высвободила левую руку Салли Дональдсон и подняла ее вверх. Рука была твердой, окоченевшей. При свете фонаря Кэт внимательно осмотрела каждый палец. Они были темно-синими, сморщенными. Чистые, покрытые лаком, длинные ногти совершенной формы были безупречными. Слишком безупречными.
Кэт сняла перчатку, схватилась за ноготь указательного пальца Салли Дональдсон и потянула. Ничего. Она попробовала еще раз, сильнее, и почувствовала, что гнется ее собственный ноготь. Она потянула, снова ничего. Попробовала следующий палец, потом еще один. Безрезультатно.
Тогда она вытащила из кармана плоскогубцы, зажала им ноготь указательного пальца и потянула изо всех сил. Послышался такой звук, словно что-то оторвалось, и ноготь с кусочком мяса остался зажатым в плоскогубцах.
Кэт в ужасе уставилась на свежеоторванную плоть. С ногтя свисали полоски мяса. У нее в желудке началась революция. Она осмотрела ноготь в свете фонарика – настоящий, до ужаса настоящий и совсем не накладной, как она ожидала. Кэт аккуратно завернула ноготь в носовой платок, крепко его скатала, запихнула во внутренний карман и застегнула на «молнию».
Потом, чуть не плача от досады, она закрыла глаза и опять стала вспоминать тот самый момент на кладбище, когда подняли крышку. Отвратительная вонь. Царапины на крышке. Пятна медного цвета – высохшая кровь на голубом саване. Широко раскрытые, полные отчаяния глаза Салли Дональдсон. Кожа ее блестела под лучами прожекторов. Белые, ровные зубы выступали из синих губ в отвратительном оскале. Длинные ногти на больших пальцах. Остальные обкусаны или сломаны под корень.
Сломаны, потому что она царапала ими крышку.
Да, сломаны.
