поколения. Школа возводит и насаждает, но ее власть коротка, юноша вырос и покинул ее. В то же время власть окружающей среды постоянна и продолжительна, и она способна разрушить возведенное и искоренить насаженное школой. Общее окружение, общая среда — это не менее важно, чем общая школа.
Однако то, к чему Жаботинский обращает свои помыслы,— не уравниловка, а подлинное равенство. Тот, кто хочет видеть в саду человечества наибольшее разнообразие плодов — наций, должен, естественно, уметь ценить каждую традиционную особенность, специфический эмоциональный строй, присущий различным частям нации, должен противиться любой попытке затушевать это разнообразие, произвольно смешать цвета и оттенки:
Те, кто знают, что я требовал взаимного сближения между сефардами и ашкеназами, возможно, будут удивлены, когда я скажу им, что я не стремлюсь — разве только в самом отдаленном будущем — к созданию некоего обобщенного еврейского типа. В каждой великой нации существует многообразие оттенков, у каждой из ее частей есть особые, только ей присущие достоинства, и их, по моему мнению, необходимо развивать, не смешивая сотворенное «по роду своему» в общем котле. Я не хочу сейчас углубляться в психологические различия между общинами, однако я вижу и чувствую, что есть в сефардской лире звуки, которых лишен ашкеназский рояль, и наоборот. Может быть, между нами существует небольшое расовое различие, или это только следствие того, что множество поколений жили в разном историческом окружении, и кровь здесь ни при чем — но ашкеназ вышел из северного гетто вооруженный большей энергией, остротой и настойчивостью, чем его братья из других общин, в то время как сефарду из Салоник присущи физическое и духовное здоровье, спокойствие и внутренняя уверенность, взгляд, способный отчетливо различать цель,— все то, чего так не хватает выходцам из России и Галиции, торопливым, раздражительным, без конца разбрасывающимся. Мы надеемся, что с течением времени ашкеназы сумеют освободиться от этих недостатков, так же, как и сефарды — от своих. Но я не вижу смысла в искусственном смешении, от которого обе общины не получат никакого преимущества, а наоборот, пострадают. Более того, в самой ашкеназской среде тоже имеются непохожие друг на друга оттенки национального характера: остроумный и резкий литвак, склонный к анализу скептик; южанин, более оживленный, естественный, чуточку «гоишер коп», фантазер, деятель и строитель, не любящий вдаваться в казуистику; «поляк», более рафинированный в своих чувствах, богатый душевным лиризмом и честолюбием — источником всех стремлений. Мне кажется, что и эти типы не надо смешивать. Напротив, мы только выиграем, если будет взаимно дополнять друг друга. Это же относится к йеменскому еврейству, новому, еще не изученному явлению, обещающему быть очень интересным и, может быть,— кто знает — богато одаренным. Мы еще не знаем, что из нас выйдет — может быть, гениальный народ, а может быть — раса глупцов. На что похожа нация? Это большой оркестр, где есть своя партия для флейты и своя — для арфы.
Жаботинский побуждал сефардов к внутренней организации и настаивал, чтобы они не отказывались от объединения даже перед лицом обвинения в сепаратизме, боролись за свою роль и влияние в еврейском общества. Однако —
...Однако есть два аспекта, о которых восточное еврейство не должно забывать в своей борьбе. Первое — что это братская борьба, а не борьба между братьями. И второе — во всякой общественной борьбе самое главное, необходимое и способствующее успеху оружие — это самоусовершенствование, внутренняя подготовка, предшествующая восхождению. Было бы хорошо, если бы и ашкеназы не забывали об этих двух принципах.
Иврит
«Иврит, иврит и еще раз иврит».
Жаботинский с самого начала осознал историческую необходимость возрождения иврита как разговорного и литературного языка всего народа. В 1903 году он писал:
Нас упрекают в мечтательстве и романтизме, нам говорят, будто мы ведем свою национальную проповедь из какой-то эстетической прихоти — потому, что нам нравится еврейская культура и еврейский язык. Да, не спорю, нравится, но не в том дело. Если бы еврейская культура была еще ниже клевет Лютостанского[*], если бы еврейский язык был хуже скрипа немазанной телеги, то и тогда возвращение к этой культуре через посредство этого языка было бы для нас совершенно непреодолимой реальной потребностью, от неудовлетворения которой мы реально страдаем,— было бы властной исторической необходимостью. Нас национализирует сама история, и тех, кто ей противится, она тоже рано или поздно повлечет за собою. Но они поплетутся тогда за нею в хвосте, как связанные пленники за колесницей покорителя. Благо тому, кто вовремя поймет ее дух и пойдет в первых рядах ее победоносного течения.
Жаботинский был среди первых пропагандистов иврита в России, где жили миллионы евреев. Он считал, что недостаточно просто изучать язык, он настаивал на необходимости учреждения школ, в которых иврит был бы языком преподавания. Он изъездил с лекциями на эту тему всю Россию вдоль и поперек. Вот конспект одной из таких лекций — «Иврит — язык просвещения»:
Как я уже говорил, нынешнее поколение национально мыслящих евреев настроено «еретически» по отношению ко многим святыням своих отцов. Ибо многие и многие из моих сверстников выросли в ассимилированном окружении. Родители учили их ощущать себя русскими, учитель прививал им любовь к «нашему» Пушкину, к «нашей» русской речи. Но настал душевный кризис, они пришли к осознанию правды, поняли, кто они, и с великим трудом и великими муками вырвали они из сердца чужое национальное самосознание, растоптали ростки, посаженные их родителями и учителями. Некоторые даже прониклись отвращением к чужой культуре, в которой они были воспитаны с детства... Как бы там ни было, мои сверстники осознали: они связаны крепко-накрепко со своим народом — они стали евреями-националистами. Но при этом железными цепями прикованы они к чужой культуре. Сам строй их мыслей сформирован под ее влиянием, и по сей день пьют они из ее источников. Когда запросит их душа той неизъяснимой радости, которую приносит ей чтение, рука их непроизвольно тянется к полке, на которой стоят книги на чужом языке, и проникает в их души этот язык снова и снова, и мысли на этом языке, и сам дух этого языка... Ибо взгляды изменились, пришла новая вера, кто-то из поклонника превратился в хулителя, сменилась вся шкала ценностей, но язык, язык, которым отравили меня мои учителя,— он всемогущ и всепроникающ!
И именно такой неразрывной связью, именно таким «ядом», не знающим противоядия, мы должны привязать наших детей к еврейскому народу, «отравить» сами души их. В еврейском образовании язык — это главное, а содержание — внешняя оболочка. Я вовсе не отрицаю важности содержания — приобщения к духовным ценностям еврейского народа. Наоборот, это исключительно важно и без этого еврейское образование не может быть полноценным. Но связь, связь неразрывная, связь, которая выдержит любые испытания временем и обстоятельствами, которая навеки соединяет со своим народом,— это язык — язык, на котором мы приучены думать и выражать свои мысли и чувства.
Понятно, в диаспоре мы не сможем достичь этого идеала, мы можем к нему лишь приблизиться, и само
