находился в стоячем положении. Для того краткого сна, который составлял уступку его природе, он садился на пол, склонив голову на кусок дерева, вделанного в стену. Если бы он даже и захотел лечь, это было бы невозможно, так как его келья имела в длину только четыре с половиною фута. В течение всех этих лет он ни разу не снимал своего клобука, как бы не палило солнце, как бы ни был силен дождь. Он никогда не надевал сапог. Одежду носил из грубого холста и надевал ее прямо на тело. Одежда эта была настолько груба и узка, насколько это было возможно. Сверх нее надевался еще маленький плащ из той же материи. Во время больших холодов он снимал этот плащ и отворял на некоторое время дверь и окно своей кельи. Затем он затворял их и снова надевал плащ. Это был его способ согреваться, как он говорил нам, — способ заставить тело чувствовать себя в лучшей температуре. С ним часто случалось, что он ел только один раз в три дня, и когда я выразила свое удивление по этому поводу, он сказал мне, что это очень легко, — стоит только приобрести такую привычку. Один из его товарищей уверял меня, что нередко он проводил по восьми дней без всякой пищи. Свою нищету он довел до крайних пределов. Когда он был еще юношей, по его рассказам, он провел однажды три года в доме, занимаемом братьями его ордена — и после этого он не сумел бы отличить монахов друг от друга иначе, чем по звуку их голосов; за все три года он не поднимал ни на кого глаз, а дорогу в то или иное место отыскивал, следуя за другими. Ту же скромность он проявлял, когда ему приходилось ходить по дорогам. B течение многих лет он ни разу не взглянул ни на одну женщину, но теперь он уже был, по его словам, в том возрасте, когда не может быть опасным смотреть на женщин. Действительно, он был уже очень стар, когда я познакомилась с ним. Несмотря на свою святость, он был очень приветлив. Он никогда не заговаривал ни с кем первый, но на вопросы, обращенные к нему, всегда отвечал, причем, прямота и ясность его мыслей придавали его словам невыразимую прелесть'.
[216] F.Max Muller: Ramakrishna, his Life and Sayings. 1899, p. 180.
[217] 'Суетные наклонности могут исчезнуть, но поистине трудно ожидать, чтобы переменился суетный взгляд святого на его святость'(Ramakrishna, his life and Sayings. 1899, p. 172).
[218] 'Когда в жизнь церкви входят устрицы, сливочное мороженное и забавы', читал я в одной американской газете, 'вы можете быть уверены, что жизнь ее уклоняется в сторону от Христа'. Судя по этим признакам таков именно путь многих из наших церквей в настоящее время.
[219] С.V.B.K.: Friedensund Kriegsmoral der Heere. Цит. у Hamon: Psychologie du Militaire proffessional. 1895, p. XLI.
[220] Zur Genealogie der moral. Dritte Abhandlung. § 14. Я сократил эту цитату.
[221] Известный всем тип юродивого святого вызывает в нас какое-то отвращение. Но в нашем сравнении святых с «сильными» мы должны сопоставлять индивидуумов, стоящих на одном умственном уровне. 'Сильный человек', плохо одаренный в умственном отношении, является в своей области таким же несостоятельным, как и святой — при таких же условиях — несостоятелен в своей святости. Святой сохранит даже над ним известное превосходство, так как 'сильный человек' в этих случаях представляет собой обыкновенно тип уличного хулигана.
[222] Примером подобного явления может служить также фраза 'Securus judicat orbis terrarum', производившая в той же степени сильное впечатление на Ньюмана, как на Лютера слова монаха.
[223] Таким словом является, например, «Месопотамия». Одна пожилая немецкая дама, часто путешествовавшая в молодости, не раз высказывала мне свое страстное желание побывать в Филадельфии, потому что название этого города постоянно преследовало ее воображение. О Джоне Фостере рассказывают, что некоторые слова, как, например, «халцедон» или имена героев древности имели для него непреодолимое очарование. Достаточно было в любое время произнести слово
[224] Moreover, something is or seems,
That touches me with mystic gleams,
Like glimpses of forgotten dreams -
'Of something felt, like something here;
Of something done, I know not where;
Such as no language may declare. (
В письме к Блюду (В.P.Blood) Теннисон пишет о себе:
'У меня никогда не было откровения, вызванного наркозом; но мною часто овладевал особого рода экстаз — другого выражения не подыщу — это бывало нередко, когда я оставался один, еще с детских лет. Я доходил до этого состояния, повторяя про себя свое имя. Таким путем я приходил к такому интенсивному ощущению моего «я», что моя личность казалась мне расплывающейся в бесконечности существования; это не было смутное чувство, наоборот — одно из самых отчетливых, самых несомненных и в то же время совершенно невыразимое словами; смерть представлялась мне невозможностью, казавшейся почти смешной, потому что исчезновение моей личности (если можно так назвать смерть) представлялось мне не уничтожением, а единственной настоящей жизни. Я стыжусь этого плохого описания состояния моей души: но не говорил ли я, что оно невыразимо?'
Профессор Тиндал в одном из своих писем приводит восклицание Теннисона об этом состоянии: 'Клянусь всемогущим Богом, это не иллюзия. Это не туманный экстаз, но состояние, в котором человек присутствует при величайшем чуде, сохраняя в то же время абсолютную ясность ума' (Memoire of Alfred Tennyssons. II, 473).
[225] The Lancet, July 5 and 13, 1895 reprinted as the Cavendish Lecture on Dreamy Mental States, London Bailliere 1895. Предмет этих лекций чрезвычайно заинтересовал психологов. См. Bernard Leroy: L'illusion de Fausse Reconnaissance. Paris, 1898.
[226] Charles Kingsley's Life. I, 55; цитировано у Jnge: Christian Mysticism. London, 1899, p. 341.
[227] H.F.Brown: J.A.Symonds, а Biography. London, 1895, p. 29–31.
