— Здесь встанет град великий, величайший во Вселенной, — вдохновенно говорил священник, и в зрачках его плясал огонь настольной лампы. — Все племена сойдутся и объединятся в этом городе, и не будет ни эллина, ни иудея, но один народ. Сюда, чтоб подивиться и ужаснуться, явятся те, кого мы еще не знаем, — невиданные творенья Божьи. Все пороки найдут себе место в городе — блуд и стяжательство, язычество и ересь, — но слава его будет так огромна, что затмит их все. Творец в неизреченной милости своей позволит здесь свершаться чудесам — здесь сумеют изъять разум из живого и вселить в неживое, а вещи обретут душу и язык, чтобы славить Господа. Я это видел воочию!..
«Экспа-Пионер» много потеряла в лице этого странствующего патера! Чего только не сулили колонистам при вербовке — деньги, мир без преступности, войн и налогов, полную самостоятельность, чистую воду и чистый воздух — но ни один стратег отдела пропаганды «Экспа» не задумался о том, чтоб заразить переселенцев общей Мечтой, превосходящей жажду одиночки нахапать побольше денег и построить свой домишко — той Мечтой, во имя которой люди уже сходились однажды, чтоб возвести башню до неба.
Странно было слушать восхищенную речь священника в промозглой ночи, посреди скудно поросшей колючником щебнистой пустоши, тянувшейся на десятки километров во все стороны, где присутствие людей обозначалось лишь одиночными стоянками отрядов, возводивших коробки высоковольтных подстанций по генеральному плану «Экспа». Водитель «Самсона», глотнув синтетического джина, машинально пробормотал «Ле-хаим!»; на плечи больше не давило; повседневный труд уже не казался неизбежной обузой, разложенной порциями по дням, — он стал высоким предначертанием. Поводя рукой над столом и напевно вещая, священник как будто легкими мазками рисовал панораму невероятного города — горы и хребты домов, кратеры площадей, долины проспектов; город, большой, как страна, вырастал перед глазами, становился зримым и объемным — светлый, счастливый город-мечта.
Литровая бутылка опустела незаметно; священник умолк, но расходиться не хотелось — многие втайне от себя ожидали, что сказка будет продолжаться. Однако время диктовало режим — старшина встал, и это был сигнал ко сну.
— Вы не откажетесь переночевать в моей машине?.. Клара, приготовь для святого отца место.
Хлесткий дождь уже трещал по брезенту; полуавтоматы словно потели холодной водой. Дочь старшины подняла рукав ветровки, не глядя, положила пальцы на потертую клавиатуру пульта, пристегнутого к предплечью. «Голиаф» нагнул и повернул к молоденькой хозяйке массивную «голову», слабо блеснувшую гранями лобовых стекол.
— Хотела бы я, чтоб он обрел язык и душу, как вы говорили. Он был бы сильным и добрым другом. Как большая-большая собака, правда?
«Голиаф», повинуясь кнопкам, кивнул.
— Если он станет подобен человеку, он не захочет подчиняться тебе. Душа — это свобода, — ответил священник. — Господь наделил человека свободой воли. Сатана, князь мира сего, не может одержать победу, если человек не предастся ему добровольно; поэтому враг смущает человека, вводит его в греховный соблазн, ложью и обманом улавливает в свои сети — но обольщенный, ослепленный человек сам губит душу свою, и тяжкими будут его страдания, потому что жизнь телесная, земная — это миг, а жизнь души — вечность. Никто не может силой завладеть душой, ибо душа сотворена Богом, и она стремится к Богу. Бог — это свет, это истина, это жизнь бесконечная. Он дал человеку право выбора, чтобы люди не были изначально рабами. В каждой душе есть частица божественного дыхания, и любое существо, имеющее душу, свободно.
Помолчав, он прибавил утомленным голосом:
— Там, внутри, есть место для уединения? Я хочу помолиться, но боюсь помешать вам заснуть.
Дочь старшины задремала не скоро. Ей снился механик из экипажа «Самсона»; он звал ее покататься по городу, где вдоль улиц росли большие, пышные густо-зеленые деревья — а она упрямилась, не соглашалась. Ей казалось, что за деревьями прячется кто-то страшный.
За гофрированной перегородкой тесного пассажирского салона негромко звучало:
— Pater noster, qui es in caelis; sanctificetur nomen tuum; adveniat regnum tuum; fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra…[*]
На центральном объекте — строительстве главного космопорта — геодезист, листая распечатку полученных после ужина проектных документов, лениво язвил над канцелярской тупостью земной штаб- квартиры «Экспа»:
— Тоже мне, родили названьице. Шедевр! Наверно, долго думали.
— Ладно, кончай. Приказы не обсуждаются, — не оборачиваясь, сменный мастер с пульта проверял готовность трехсоткилотонной бомбы; бомба — продолговатый серый ящик с торчащими из него кабелями — лежала во взрывной камере под землей.
— Разве я спорю? Я абсолютно лоялен, как твой фугас. Но мне как-то не по себе жить в городе, который они спланировали, — тряхнул геодезист подшивкой бумаг. — Как будто они не знают, чем мы тут ровняем землю под порт и как добиваемся спекания грунта в плиту. Если мне предложат место для жилья, я выберу его подальше от этого… — он сверился с распоряжением, — Сэнтрал-Сити. Никогда здесь не будет ничего хорошего.
Встав со стула, он подошел к широкому и низкому окну. Инженерный городок в свете голубовато-белых ламп был виден прекрасно; он весь помещался в плоской лощинке, будто в ладони. Бетон дорожек, стены, крыши — все блестело от воды; сиянье ламп радужными кольцами переливалось в воздухе, наполненном дождем, рябило в зеркалах луж.
«Сити, — пожал геодезист плечами. — Какой тут может быть „сити“, на этой голой лучевой проплешине?.. Мы роем землю бомбами вместо экскаваторов, боевыми бомбами, которых стало так много в метрополии, что матушка-Земля решила часть их выделить для мирных целей. Грунтовые воды, артезианский горизонт, река — все лучит и будет лучить еще лет триста… К черту. Когда нулевой цикл закончится, переведусь на юг или в горы. И плевать, что в деньгах потеряю; здоровье дороже».
Вернуться на Землю он и не помышлял. Он слишком хорошо помнил режущий уши свист беспилотных штурмовиков над другими горами, визжащий звук ракет, дрожь земли и пыль, сыплющуюся со стен бомбоубежища, гуманитарный конвой, под огнем вывозящий женщин и детей к морю, мытарства в Европе, унизительную квоту высшего образования для беженцев… Похоже, беженец — это профессия; однажды кинувшись бежать, ты уже не можешь остановиться.
— Ты бы сел, — напомнил мастер. — Двенадцать минут третьего.
