альтийца к вам на службу. Теперь их обоих не сыскать, а у нас между тем стоят пять непроданных космолётов на общую сумму...
– Они в командировке.
– Как же так? нам в покупатели альтиец не годится, а вам – ничего, сойдёт, вы ему доверяете. Наоси, так поступать нехорошо. Я обращусь в градский совет с жалобой.
Квин отбил шестой наскок. Он уставал, а Тоху держала в тонусе бойцовская злость. «Держись, Квин!» – подбадривал Ониго.
– Мотаси Небек, если альтиец вернётся, я лично гарантирую вам сделку.
Седьмой наскок. У Квина задние ножки соскользнули с верха пирамиды. Ониго сдержался, чтобы не закрыть ладонью правый глаз и не нацелить луч на бойцов. Если это увидят (а это увидят), схватку признают недействительной.
– Ваше слово, наоси, надёжнее любого векселя. А не могли бы вы, помимо этого, выдать от совета гарантийное письмо с обязательством выкупить люгер, который – радуга над нами! – не был продан из-за того, что...
– Я спрошу у предсовета на ближайшем заседании.
Восьмой. Ониго закрыл глаза, чтобы даже взглядом не вмешаться.
Открыл.
Квин победно стоял на вершине Горы всеми четырьмя ножками.
Блок 13
–
–
–
–
–
–
–
В начале минувшей девятнадцатой ночи Лу Дархана, Четвёртого преосвященного жреца, нашли в надёжно охраняемых покоях висящим на обвитом вокруг шеи проводе. Аламбук затопила слепящая и возбуждающая смесь жути, глухого недоверия и воинственности. «Задушен с большой силой, а затем подвешен», – заключили Намандарга, Багали Полтора Уха и другие тонко сведущие в убийствах спецы; вслед за этим жителей обуяло беснование.
Насилие случалось всё чаще, всюду звучали брань и проклятия, а вместе с ними раздавались плач и причитания. Погибли двое из пяти, живой Звездой опечатавших кладезь! Третий медлит возвращаться в Аламбук, а оставшиеся жрецы неусыпно молятся о Чёрном городе и, по слухам, начали изнемогать. Дух Бесследный блуждал по коридорам и норам, проходя через камень; многие слышали его шаги, а иных он касался во сне. Об этом судачили на перекрёстках.
– Рука – холодная-прехолодная!
– В лицо подует – и у дитёнка чахотка!
– Не дует! он, наоборот, в себя вбирает. Ты – ах! ах! – да поздно, всё из тебя выпито, грудь как герметиком забита, цельнокаменная. Одного мальца взрезали – внутри нет ничего, ни дырочки, сплошь литой камень.
– Язык омой, болтаешь без ума! не смей говорить мне «ты» да «из тебя»!
– Кто же дал докторишке мальца взрезать? как смогли, каменного-то?
– Известно, как – камнерезной пилой! Ножом-то чирк, а нож не взял!
В разгар первой половины ночи коридоры были полны людей. Аламбукские дамы в длиннющих многослойных юбках, прикрыв лица накинутыми на головы газовыми шалями, кокетливо держали их кружевные края зажатыми в зубах; удальцы в кожаной одежде со шнуровками, мужики в куртках и их бабы в широких портках; по-своему наряженные иномиряне, от рабов в дрянной разномастной одёжке до богатых гостей. Вчерашнее кипение стихало, понемногу возвращаясь в русло обычной толчеи, но порой то тут, то там возникали гвалт и неразбериха.
–
Под ногами по полу застучали, раскатились монеты, Возник плотный водоворот прохожих, поспешивших расхватать потерянное ротозеем. Возмущённые крики, кто-то взвизгнул, застонал. Вдруг людской сгусток поспешно раздался, испуганно завопила женщина – один из оказавшихся в толкучке оседал на пол, расширив глаза и прижав ладонь к груди. Упав на колени, он стал валиться вбок и едва успел опереться на руку, выронившую мобик. Его лицо заливала мертвенная бледность.
– Дуке... – просипел он подскочившему парню. – Скажи...
И распластался на полу. Рука сползла с груди, открыв намокшую кровью рубашку. Оставив дружка, парень стал нажимать на панель мобика, но телефон вместо сигналов издавал какой-то хрип. Многие одновременно с ним заметили отказ мобиков.
