И никакой гарантии, что, обученный вновь, клон станет тем же, кем был оригинал. Из светоча теоретической математики вполне мог получиться невероятно талантливый слесарь, а из феноменального музыканта — великолепный сетевой библиотекарь.
Однако мать и отец Оливера Анлейфа не думали вернуть человечеству нечто неповторимое. Они просто стремились восполнить утрату. Так появился на свет Оливер-2.
Узнав о том, что он — это не он, а чья-то вторая попытка, Оливер добился, что в компании его прозвали Клон. Его престиж вырос оттого, что не всякий мог положить цветы на могилу даже не своего близнеца, а прежнего воплощения в этом мире.
Оливер-1, нелепо и трагически погибший десяти лет от роду, был чудо-ребенком. Оливер-2, перевалив через роковой возраст, стал подростком со всеми вытекающими последствиями. Ему начали назойливо пенять, что он не такой милый и послушный, как его предшественник. Оливер-2 стал огрызаться, запустил учебу, принялся шляться по кварталам, а однажды — с Оливером-1 этого никогда бы не случилось! — попробовал галофорин. И пошло-поехало. Отныне его кличка была — Клон Дурман.
Кое-какое просветление забрезжило, когда Клон Дурман возлюбил Друга и Пророка Энрика. Став послушником в «Ночном Мире», он искренне старался позабыть о наркоте, но проклятая дурь то и дело тянула, окликала голосами старых дружков из наркушной тусовки. Раз, другой — срывы Клона не делали чести храму; диакон беседовал с ним, предлагал полечиться в церковной клинике — Клон даже согласился, но потом опять сошел с рельсов.
Из «Ночного Мира» его выперли. «Стойким» на входе приказали — не впускать. Раскается, возьмется за себя — тогда посмотрим, а до той поры на молениях Клону не бывать.
Заодно Клона попросили удалиться и из дома. Технический колледж он окончил, профессия есть, возраст не детский — живи сам!
Клон поселился у такой же неприкаянной. подружки. Оба по пять раз на дню зарекались от дури, но один, поймав другого на нарушении зароков, тоже бросался за товаром. Так и жили…
Поэтому Клон Дурман обрадовался, когда под вечер к нему заглянул Фосфор. Виду Клон не подал, но в душе появилась надежда — вдруг обратно позовут?.. «Тогда все в помойку! Голову обрею, голым в „Ночной Мир“ пойду, на коленях поползу…»
— Впишешь на ночь? — Фосфор поставил сумку, тяжело стукнувшую об пол.
— Не вопрос, — надежда Клона поблекла, да и самочувствие ей не способствовало — ныли и туго гнулись суставы, давило в груди, тошно подтягивало живот. — Фос, если тебе кто скажет, что я брата по вере не пустил, — хрястни ему от меня в рыло.
— Я в розыске, — предупредил Фосфор, осматривая логово. Тут была женщина — вон ее тапочки с помпонами, вон брошен халатик…
— Все мы, — зевнул Клон, — в розыске у Костлявой Леди. Когда-нибудь она нас всех найдет.
Шмыгая ногами, он добрался до ветхого комбайна, снял с него тарелку, смел засохшие крошки, плюнул на крышку дисковода и, стерев какое-то пятно, пустил запись.
— Самое вовремя такое слушать.
«Хлип, диск „Гриннин“, — механически отметил про себя Фосфор.
— Я в тяжелом розыске, — уточнил он.
Клон как не слышал — потряхивая патлами, притоптывал ногой.
— Меня ищет контора А'Райхала.
Клон вроде бы прислушался, но не хотел отрываться от песни.
— Ну и что? — Он даже не обернулся. — Ты мне брат, пришел ко мне — устраивайся. Места хватит.
— Твоя подруга не выдаст? Она могла видеть меня в новостях…
— Она одни моды смотрит и про то, как в Элитэ живут. И не стукачка по душе. Живи спокойно. Вот за соседей не ручаюсь — выродки.
— Спасибо, Клон. Я до утра — и пойду. А ты смотришься хуже, чем в песне. Крутит?
— Угу. Второй день уже, паршиво это. Похоже, мне обманку сунули — уж больно долго выворачивает. А до врача идти — дорогой околеешь.
— Хочешь терпозин?
У Клона вспыхнули глаза. Он выпрямился, вытер руки о рубашку.
— А есть? У тебя? Ты что — тоже начал?.. А где брал? Он не протезный?..
Заветную коробочку Клон ощупал и едва не облизал, любуясь фирменной маркировкой; Фосфор отобрал упаковку и сам выдавил Клону «шайбу» из блистера. Противно было наблюдать, как Дурман старательно разжевывает ее, как тщательно запивает, полоская рот, чтобы и крошка терпозина не пропала, а затем облизывает губы. Хлип пел про него.
— Ох. Ну, ты меня спас. — Клон растянулся на измятой, скомканной постели, блаженно прислушиваясь к ощущениям, — ломящие боли таяли, дышать становилось легче. Вообще терпозин — не наркотик. Им лечат
