мусор и мышиный помет. Она больно врезалась коленями в острую кромку отдушины, а плечами – в ее стенки. И вот она уже внутри.
Дрожь. Сердце выпрыгивает из груди. Голова упирается в потолок. Плечи – в стенки шахты. Она двинулась вперед, вдыхая воздух резкими, короткими глотками и морщась от поднявшейся пыли и неприятного кислого запаха.
Она дюйм за дюймом продвигалась вперед – на четвереньках, сначала одно колено, затем другое, и с ужасом ждала, что в любой момент сзади раздастся голос, вспыхнет луч фонаря, что Майкл схватит ее за ногу. Правое колено вперед. Теперь левое. Руки уперлись во что-то металлическое. Ощупав предмет руками, Аманда поняла, что наткнулась на подобие рамы, сужающей вентиляционный ход на несколько дюймов.
Она вытянула руку и нащупала стену – шахта резко уходила вверх.
Она попыталась просунуть голову в вертикальный отрезок шахты, но у нее ничего не вышло. Сначала правую руку, потом голову. Металл рамы жестко врезался в спину, разрывая футболку. Она застряла.
Она обливалась потом, отчаянно стараясь продвинуться вперед, но только застревала все сильнее.
Она понятия не имела, как скоро Майкл вернется и увидит лежащую на полу вентиляционную решетку. Ей ничего не оставалось, кроме как продолжать двигаться.
Металлическая рама вдруг отпустила ее. Она миновала изгиб шахты и начала вставать. Диаметр шахты остался прежним – плечи продолжали касаться противоположных стен. Теперь вверх. Аманда уперлась руками и ногами в шершавый бетон и стала карабкаться.
Прилагая все силы к тому, чтобы не соскользнуть вниз, и дрожа от напряжения, она преодолела несколько футов вертикального отрезка шахты. Ее пальцы опять уперлись во что-то металлическое.
Отчаянным усилием она подтянулась повыше и с помощью ног жестко зафиксировалась в шахте, чтобы освободить руки. Теперь она могла ощупать преградивший ей путь металлический предмет.
Это была лопасть вентиляционной турбины – ничуть не менее тяжелая и крепкая, чем лопасть самолетного винта. Колесо турбины наглухо блокировало путь наверх.
Плача от обиды, Амада сползла вниз до горизонтального отрезка шахты и остановилась в темноте, дрожа от ужаса и безысходности. Она чувствовала себя так, будто все страхи ее жизни, до сих пор спрятанные в самом дальнем уголке сознания, теперь вырвались на свободу и поглотили ее.
Именно теперь она с ужасающей ясностью почувствовала, что непременно умрет.
87
Мрачная высотка в южном Лондоне. Стены, сплошь покрытые граффити. Когда-то здесь была парадная дверь, про которую все давно забыли и ходили через черный ход.
Майкл стоял на первом этаже в холле, смотрел в окно на свой «вольво», припаркованный перед входом, и спрашивал себя, много ли останется от него, когда он снова спустится вниз.
Он доехал в большом грузовом лифте до восьмого этажа и оказался в узком и темном, с голыми полами коридоре, в котором пахло вареной картошкой. Где-то за стеной плакал ребенок, а женский голос с визгливыми нотками успокаивал его.
Дверь в квартиру 87 была выкрашена синей краской и, как все остальные двери на этаже, имела в верхней части окошко. Рядом с дверью находилась маленькая кнопка звонка. Внутри квартиры играла музыка. Майкл нажал на кнопку и услышал, как звонок отозвался захлебывающимся скрежетанием. Не дождавшись ответа, он постучал по стеклу костяшками пальцев.
Нет ответа.
Он постучал сильнее, еще сильнее, и вдруг стекло не выдержало и разбилось.
Это вогнало Майкла в короткий ступор. Только через несколько секунд он ощутил боль в ладони от пореза, который начал наливаться кровью. Он осторожно вынул из раны застрявший осколок и лизнул ее, чтобы остановить кровотечение. Музыка стала слышнее. Знакомая мелодия – женский голос, поющий одну и ту же фразу. Английские слова, но с немецким акцентом. Марлен Дитрих?
Все двери в коридоре оставались закрытыми, и дуэт плачущего ребенка и нудящей матери продолжался.
Черт, как же так получилось?
Из пожарного выхода показалось двое парней. Они посмотрели на Майкла, остановились у ближайшей двери и бесцеремонно постучали в нее. Дверь открылась, возник короткий разговор с обитателем квартиры, и через несколько секунд дверь закрылась. Они перешли к следующей двери, снова покосились на Майкла, постучали. Оба были в кедах, один – в нейлоновом спортивном костюме, другой – в короткой куртке на «молнии». У второго парня в руках была большая спортивная сумка.
Майкл понял, чем они занимаются и что произойдет, когда они дойдут до пустой квартиры с разбитым дверным окошком.
«Falling in love a… falling in love a… falling in love a…»
Запись сопровождало едва слышное специфическое шипение. Заевшая пластинка? Майкл приблизил лицо к разбитому стеклу и позвал, сначала тихо, затем погромче:
– Мистер Дортмунд! Герр Дортмунд!
Нет ответа.
Майкл вынул из переплета оставшиеся осколки, чтобы не порезаться во второй раз, просунул в окошко руку и дотянулся до дверной защелки. Она оказалась довольно большим засовом, и ему пришлось приложить усилие, чтобы сдвинуть его с места.
Дверь открылась.
Он вошел внутрь и громко позвал:
– Мистер Дортмунд! Вы здесь? Герр Дортмунд!
Игла проигрывателя не могла преодолеть царапину на пластинке.
С недобрыми предчувствиями Майкл закрыл за собой дверь. Он стоял в маленькой прихожей, большую часть которой занимала громоздкая викторианская вешалка. На вешалке висел старый твидовый плащ, макинтош и фетровая шляпа. Твидовый плащ смотрелся здесь чужаком – он не вписывался в убогий интерьер прихожей и тем более в общую мрачную атмосферу обшарпанного здания.
Майкл прошел по потертой ковровой дорожке мимо двух эстампов с баварскими видами и, оказавшись в гостиной, застыл, будто наткнувшись на стену.
Жалкая маленькая комната, с тюлем на окнах, закрывающим вид на точно такую же высотку, всего в нескольких ярдах от той, в которой жил Дортмунд, обставленная как в студенческом общежитии: два потрепанных кресла, вытоптанный ковер, старое радио и еще более старый проигрыватель, на котором вращалась пластинка и подпрыгивал рычаг-привод граммофонной иголки, обогреватель у стены.
Но ничего из этого Майкл не видел. Он не мог оторвать взгляда от разрисованной маслом стены, подавляющей всю остальную комнату: портрета Адольфа Гитлера в униформе, поднявшего руку в фашистском салюте, на фоне свастики.
Майкл отвернулся, не в силах поверить, что его пациент, пришедший к нему за искуплением, все еще находился под властью своего идола. Он вернулся в прихожую и снова позвал:
– Мистер Дортмунд! Вы здесь? Герр Дортмунд!
В прихожей были три другие двери – одна распахнута, две приоткрыты. Майкл заглянул в первую дверь, за которой оказалась спальня. Пустая комната с голыми стенами и узкой, аккуратно заправленной кроватью. Как и во всей квартире, здесь пахло старостью. Белье сложено ровной стопкой на единственном в комнате стуле с домашними тапочками под ним.
Следующая дверь вела в крохотную кухню с древним гарнитуром, чумазой газовой плитой и маленьким, покрытым пластиком столом, на котором лежала немецкая газета.
Вернувшись в прихожую, Майкл заметил электрический кабель, воткнутый в розетку и исчезающий в третьем помещении. Недобрые предчувствия усилились. Он позвал еще раз:
– Мистер Дортмунд? – подождал, постучал в дверь и открыл ее.
