основа его существования. Он это понимает и ценит — то есть я хочу сказать, ценит то содержание, которое высылает ему мать. Она, разумеется, может урезать ему содержание, но даже в этом случае за ним, к несчастью, останутся, и в немалом количестве, деньги, завещанные ему дедом, отцом миссис Ньюсем, его личные средства.
— А вы не думаете, — спросила мисс Гостри, — что именно это обстоятельство позволяет ему быть щепетильным? Надо думать, он не менее разборчив и в отношении источника — явного и гласного источника — своих доходов?
Стрезер весьма добродушно — хотя это и стоило ему некоторого усилия — отнесся к ее предположению.
— Источник богатств его деда — а следовательно и его доля в них — не отличается безупречной чистотой.
— Какого же рода этот источник?
— Ну… сделки, — поколебавшись, ответил Стрезер.
— Предпринимательство? Махинации? Он нажился на мошенничестве?
— О, — начал Стрезер не то чтобы с воодушевлением, но весьма энергично, — я не возьмусь
— Боже, какие бездны! А покойный мистер Ньюсем?
— Что вам угодно знать о нем?
— Был таким же, как этот дедушка?
— Нет, он придерживался противных взглядов. И вообще, был совсем иного сорта человеком.
— Лучше? — не унималась мисс Гостри.
Стрезер замялся.
— Нет, — вырвалось у него после паузы.
— Благодарю вас, — отвечала его спутница, и ее немой комментарий к охватившим его сомнениям был достаточно выразителен. — Ну так разве вы не видите, — продолжала она, — почему вашего молодого человека не тянет домой? Он глушит в себе чувство стыда.
— Стыда? Какого стыда?
— Какого стыда? Comment done?[12] Жгучего стыда.
— Где и когда, — спросил Стрезер, — вы в наши дни встречали чувство жгучего — да и вообще какого-либо — стыда? Те, о ком я говорю, поступали как все и — исключая разве древние времена — вызывали только восхищение.
Она тут же поймала его на слове:
— И у миссис Ньюсем?
— Ну я не могу отвечать вам за
— И среди подобных дел, — да еще, если я верно вас поняла, извлекая пользу из них, — она остается все такой же исключительной?
— Я не могу говорить о ней! — запротестовал Стрезер.
— Да? — Мисс Гостри секунду помолчала. — Думается, как раз о ней у вас есть что сказать, — заявила она. — Вы мне не доверяете.
Упрек возымел действие.
— Ее деньги идут на добрые дела, ее жизнь посвящена и отдана другим…
— Во искупление грехов, так сказать? О Боже! — И, прежде чем он успел возразить, добавила: — Как отчетливо я вижу ее благодаря вам!
— Видите? — бросил Стрезер. — Ничего больше и не нужно.
Ей и впрямь казалось, будто миссис Ньюсем стоит у нее перед глазами.
— Да, у меня такое чувство. И знаете, она действительно, несмотря ни на что, прекрасна.
Он сразу оживился:
— Почему «несмотря ни на что»?
— Ну, из-за вас. — И тут же, как это она умела, быстро сменила тему: — Вы сказали, концерну требуется глаз. Разве миссис Ньюсем не следит за всем сама?
— По возможности. Она на редкость способный человек, но это занятие не совсем для нее. К тому же она и так перегружена. У нее на руках горы дел.
— И у вас тоже?
— Да… у меня, если угодно, тоже.
— Вот как! Я хотела спросить… — уточнила мисс Гостри, — вы тоже ведаете этим предприятием?
— О нет, я не имею к нему касательства.
— Зато ко всему остальному?
— Как вам сказать — кое к чему.
— Например?
Стрезер задумался.
— К «Обозрению», — сказал он, удовлетворяя ее любопытство.
— «Обозрению»? Вы выпускаете «Обозрение»?
— Точно так. В Вулете есть свое «Обозрение», и миссис Ньюсем почти полностью и с блеском его содержит, а я, правда не столь блестяще, редактирую. Мое имя значится на обложке, и я, право, обескуражен, даже обижен, что вы, очевидно, о нем ничего не слыхали.
Она пропустила упрек мимо ушей.
— И каково же это ваше «Обозрение»?
Настороженность все еще не отпускала его.
— Зеленое.
— Вы имеете в виду политическую окраску, как здесь принято говорить — направление мысли?
— Нет. Обложку. Она — зеленая, и премилого оттенка.
— А имя миссис Ньюсем там тоже есть?
Он замялся.
— О, что до этого, судите сами, насколько оно просматривается. На миссис Ньюсем держится все издание, но при ее деликатности и осмотрительности…
Мисс Гостри мгновенно все уловила.
— Да, конечно. Именно такой она и должна быть. Я, поверьте, могу оценить ее по достоинству. Она, без сомнения, большой человек.
— Да, большой человек.
— Большой человек… города Вулета — bon![13] Мне нравится мысль о большом человеке города Вулета. Вы, наверное, тоже большой человек, коль скоро связаны с ней.
— О нет, — сказал Стрезер, — тут действует иной механизм.
Она мгновенно подхватила:
— Иной механизм — не надо морочить мне голову! — который действует так, что вы остаетесь в тени.
— Помилуйте! Мое имя стоит на обложке! — резонно возразил он.
— Да, но вы не ради себя его туда поставили.
— Прошу прощения — именно ради себя мне и пришлось его туда поставить. Это, видите ли, в некоторой степени возмещает крушение надежд и честолюбивых помыслов, расчищает мусорные завалы разочарований и неудач — единственный зримый знак, что я существую.
Она бросила на него быстрый взгляд, словно собираясь многое сказать, но все, что она сказала, свелось к следующему:
— Ей нравится видеть его там. Из вас двоих вы — фигура крупнее. И знаете почему? Потому что не считаете себя таковой. А она себя считает. Впрочем, — продолжала мисс Гостри, — вас тоже. Во всяком случае, в ее окружении вы самое значительное лицо из всех, на кого она может наложить руку. — Мисс Гостри писала вязью, мисс Гостри усердствовала. — Я говорю об этом вовсе не потому, что хочу рассорить вас с ней, но рано или поздно отыщется кто-нибудь покрупнее…
Стрезер внимал, вскинув голову, словно любуясь своей собеседницей и поражаясь ее дерзости и
