узнал от консьержа, тем не менее он поднялся на третий этаж — поднялся из чувства неконтролируемого и, право же, нездорового, если угодно, любопытства. Консьерж сообщил, что третий этаж сейчас занимает друг жильца, и это послужило Стрезеру благовидным предлогом для дальнейших расспросов, для расследования под кровом Чэда без его ведома.
— Я действительно обнаружил там его друга, который, по его выражению, сохраняет Чэду гнездо, пока сам он, как выяснилось, обретается где-то на юге. Месяц назад он уехал в Канн и, хотя вскоре должен вернуться, раньше чем через неделю не появится. Я, понятно, вполне мог бы неделю обождать и по получении этих сведений сразу уйти, но поступил наоборот: я остался. Я мешкал, слонялся и, более того, пялил во все стороны глаза, и — как бы это назвать — принюхивался. Мелочь, конечно, но там стоял какой-то… какой-то приятный Дух.
На лице Уэймарша выражалось так мало внимания к рассказу друга, что тот слегка опешил, когда в этом месте они оказались на одной волне.
— Вы имеете в виду запах? Какой?
— Восхитительный. А вот какой — не знаю.
Уэймарш издал сердитое «н-да» — и сделал свои выводы:
— Он живет там с женщиной?
Но Стрезер уже заранее приготовил ответ:
— Не знаю.
Уэймарш подождал секунду, надеясь услышать что-то еще, потом спросил:
— Он взял ее с собой?
— И вернется вместе с ней? — подхватил Стрезер и тут же, как и прежде, отрезал: — Не знаю.
То, каким тоном он это произнес, после чего снова откинулся на спинку стула, отхлебнул «Leoville», вытер усы и сказал Франсуа что-то благожелательное, явно вызвало досаду у его сотрапезника.
— Что же, черт побери, вы знаете?
— Как вам сказать, — чуть ли не весело отвечал Стрезер. — Думается, ровным счетом ничего.
Ему было весело, потому что положение, в котором он очутился, кое-что для него проясняло, как в свое время прояснил разговор о том же предмете, который произошел между ним и мисс Гостри в лондонском театре. Теперь он видел шире, и это ощущение широты обзора более или менее прозвучало — да так, что Уэймарш услышал — в последующем ответе:
— Вот это я и выяснил благодаря тому молодому человеку.
— По-моему, вы сказали, что ничего не выяснили.
— Ничего. За исключением того, что я ничего не знаю.
— И какой вам от этого толк?
— Вот я и обращаюсь к вам, — сказал Стрезер, — с тем чтобы вы помогли мне узнать. Я имею в виду, все обо всем, что здесь происходит. Кое-что я и сам уже почувствовал там, в квартире Чэда. Многое уже проявилось, вставая передо мной во весь свой рост. Да и этот молодой человек — приятель Чэда — все равно что открыл мне глаза.
— Открыл вам глаза? На то, что вы ровным счетом ничего не знаете? — Казалось, Уэймарш мысленно обозревал того, кто посмел бы
— На мой взгляд, под тридцать.
— И вам пришлось от него это принять?
— О, и не только. Я, как вам уже докладывал, принял от него приглашение на dejeuner.
— И намерены участвовать в этой богомерзкой трапезе?
— При условии, что вы пойдете со мной. Он и вас приглашает. Я рассказал ему о вас. Знаете, он вручил мне свою карточку, — продолжал Стрезер, — и у него оказалось забавное имя. Джон Крошка Билхем, к тому же он уверяет, что все и всегда называют его Крошка Билхем — из-за маленького роста.
— А чем он занимается? — спросил Уэймарш, выказывая должное равнодушие к такого рода подробностям.
— Он рекомендовался живописцем, из небольших. По-моему, очень точно себя определил. Правда, он еще учится; Париж, как известно, — великая школа живописи, и он приехал сюда, чтобы провести в ней несколько лет. С Чэдом они большие друзья, а в его квартире Билхем поселился, потому что она премилая. Он и сам очень мил, к тому же человек любопытный, хотя, — добавил Стрезер, — и не из Бостона.
— А откуда? — спросил Уэймарш; судя по его виду, этот молодой человек был ему уже поперек горла.
— Этого я тоже не знаю. Только он, употребляя собственное его выражение, «ни с какой стороны» не из Бостона.
— Н-да, — наставительно исторгнул Уэймарш из своих ледяных глубин, — не всем же быть из Бостона. Чем же он так любопытен?
— Пожалуй, именно этим! Но, а если серьезно, — всем, — добавил Стрезер. — Да вы и сами увидите, когда познакомитесь!
— Я вовсе не жажду с ним знакомиться, — сердито буркнул Уэймарш. — Почему он не едет домой?
— Наверное, потому, что ему здесь нравится, — помолчав, ответил Стрезер.
Этого Уэймарш, видимо, уже не мог вынести.
— Ему должно быть стыдно за себя! А вы… раз уж признаетесь, что одного с ним мнения, так лучше бы за него не прятались.
И на этот раз Стрезер ответил не сразу.
— Пожалуй, я действительно того же мнения, но пока еще в этом не признаюсь. У меня нет полной уверенности… речь идет о вещах, которые мне надо для себя выяснить. А что до молодого человека, то он мне понравился, а когда люди нравятся… Впрочем, не это имеет значение. — Он словно внутренне собрался. — Да и спору нет, мне и самому нужно, чтобы вы меня пробрали и разбили в пух и прах.
Тут Уэймарш принялся за очередное блюдо, которое оказалось не тем, какое только что у него на глазах поставили на стол двум англичанкам, и это на время заняло его воображение. Однако оно вдруг прорвалось в иную, менее суровую область.
— Ну а квартира сама хороша?
— Восхитительна. Сплошь уставлена прекрасными и ценными вещицами. — И Стрезер мысленно туда вернулся. — Художнику, особенно небольшому…
На дальнейшее у него не хватило слов. Однако его сотрапезник, видимо теперь вновь обретший твердую точку зрения, потребовал продолжения:
— То есть?
— То есть лучше этого жизнь дать не может. К тому же эти вещи оставлены на его попечение.
— Н-да. Значит, он в караульщиках у вашей разлюбезной пары? Неужели лучше этого жизнь предоставить не может? — осведомился Уэймарш. И затем, поскольку Стрезер не отвечал и, видимо, все еще был погружен в воспоминания, продолжал: — А он знает, кто
— Не знаю. Не спрашивал. Не мог. Это было исключено. Вы тоже не спросили бы. Да мне и не хотелось. И вам бы тоже, — на одном дыхании проговорил Стрезер, оправдываясь. — Здесь вообще не спрашивают, кто что о ком знает.
— В таком случае, зачем вы сюда приехали?
— Ну, чтобы увидеть все самому, не прибегая к их помощи.
— Тогда к чему вам моя?
— О, — засмеялся Стрезер. — Вы не принадлежите к
Однако под жестким взглядом Уэймарша, вызванным последним утверждением, — а у него были основания усомниться в справедливости подобного вывода, — Стрезер почувствовал шаткость своих оправданий. И был еще более сражен, когда Уэймарш вдруг сказал:
— Послушайте, Стрезер. Бросьте это.
Наш друг улыбнулся собственным сомнениям.
