смеясь, дать на него ответ:
— Ведь они, знаете, уже завладели мной!
Большая часть беседы при этом первом их свидании в Париже прошла под знаком все той же темы. Стрезер был чрезвычайно рад видеть мисс Гостри, откровенно признавшись, что она открыла ему нечто очень важное: человек может жить годами, не подозревая, что такое благодать, но, обретя ее наконец хотя бы всего на три дня, уже нуждается в ней навсегда, страдая от ее отсутствия. Она была благодатью, в которой он нуждался, и ничто не подтверждало это лучше, чем тот факт, что без нее он чувствовал себя потерянным.
— Что вы имеете в виду? — спросила она, отнюдь не тревожась тем, что таким образом поправляя его, словно он ошибся в определении «эпохи», к которой принадлежал тот или иной раритет, вновь демонстрирует ему, как легко движется в лабиринте, в который он только-только вступил. — Что ради этих Пококов вы умудрились натворить?
— Признаться, нечто несуразное. Я завел горячую дружбу с Крошкой Билхемом.
— Ну, это входит в ваши расчеты и предполагалось с самого начала, — заявила она и лишь затем спросила, как о чем-то несущественном, кто, собственно, этот Крошка Билхем. Узнав, однако, что речь идет о друге Чэда, поселившемся на время его отсутствия в снятой им квартире в качестве хранителя его духа и продолжателя его дела, она выказала больший интерес:
— Я не прочь встретиться с ним. Всего один раз, не более.
— О, чем больше, тем лучше. Это очень забавный, своеобычный молодой человек.
— А он вас не шокировал? — неожиданно спросила мисс Гостри.
— Никоим образом. Мы оба вполне избежали этого! Думается, главным образом потому, что я наполовину не понял, что он говорил. Но это нисколько не нарушило наш modus vivendi.[30] Если вы согласны пообедать со мной, я вам его представлю, — продолжал он, — и вы сами все увидите.
— Вы уже даете обеды?
— Даю… без этого нельзя. Вернее, собираюсь.
Ее доброе сердце не выдержало:
— Собираетесь потратить уйму денег?
— Помилуйте. Обеды здесь, кажется, стоят недорого. Разве только я стану задавать пиры. Но мне лучше держаться скромнее.
Она промолчала, затем рассмеялась:
— Сколько же вы тратите, если такие обеды кажутся вам дешевыми! Нет, меня увольте — тут и невооруженным глазом все видно.
Он пристально посмотрел на нее: словно она и в самом деле от него отступилась.
— Вы, стало быть, не хотите с ними знакомиться, — сказал он тоном, в котором слышался упрек в несвойственной ей излишней осмотрительности.
Она заколебалась:
— С кем, с ними… прежде всего?
— Ну, для начала с Крошкой Билхемом. — С мисс Бэррес он решил пока подождать. — И Чэдом. Когда он вернется. Вы непременно должны с ним познакомиться.
— А когда он вернется?
— Как только Билхем соберется сообщить ему обо мне и получит ответ. Билхем, конечно, — добавил Стрезер, — напишет что-нибудь благоприятное. Благоприятное для Чэда. Чтобы его не отпугнуть. Как видите, ваша помощь мне крайне нужна: вы меня прикроете.
— Вы и сами себя превосходно прикроете, — сказала она на редкость непринужденно. — Вы действуете так стремительно — мне за вами не угнаться.
— Но я не высказал и слова в осуждение, — заявил он.
Мисс Гостри мысленно взвесила этот довод.
— А вам было что осуждать?
Он предпочел, как это было ни тягостно, выложить ей всю правду:
— Нет, я не нашел ни единой зацепки.
— С ним там кто-нибудь живет?
— Из особ того рода, что послужили причиной моего приезда? — Последовала пауза. — Откуда мне знать? Да и какое мне дело?
— Ну-ну! — И она рассмеялась. Признаться, он не ожидал, что эта штука произведет подобное впечатление. Именно штука: сейчас он только так и считал. Но мисс Гостри увидела и нечто иное. Хотя тут же постаралась это скрыть:
— Так-таки ничего и не обнаружили? Никаких улик?
Стрезер попытался что-то наскрести:
— Ну, у него прелестная квартира.
— В Париже, знаете ли, это ничего не доказывает, — мгновенно откликнулась она. — Вернее, ничего не опровергает. Видите ли, эти его друзья, то есть лица, которых касается ваша миссия, вполне возможно, обставили квартиру для него одного.
— Совершенно верно. И, стало быть, мы с Уэймаршем, сидя там, пожирали плоды их деятельности.
— Ну, если вы собираетесь отказываться здесь пожирать плоды чужой деятельности, — сказала она, — боюсь, вы вскоре умрете с голоду. — И, улыбнувшись, добавила: — Вот перед вами вариант похуже.
— Передо мной
— Несомненно! — воскликнула мисс Гостри. — Стало быть, вы, как видите, не с пустыми руками. То, что вы там узрели, поразительно.
Кажется, он наконец достиг чего-то более или менее определенного! Немного, но все же помощь, словно волна, сразу выплеснула кое-что осевшее в памяти.
— Кстати, мой молодой человек охотно признал, что они представляют для нашего друга большой интерес.
— Он именно так и выразился?
Стрезер постарался припомнить точнее:
— Нет… не совсем так.
— А как? Более резко? Или менее?
Он стоял, склонившись, почти касаясь очками вещей на низенькой этажерке, но при ее вопросе поднял голову.
— Скорее, он только дал понять, но поскольку я держался начеку, его намек не прошел мимо. «В его положении, знаете ли…» — вот что он сказал.
— «В его положении…»? Вот как! — Мисс Гостри старалась вникнуть в значение этих слов и, видимо, осталась удовлетворенной. — Чего же вам еще?
Он вновь останавливал взгляд то на одной, то на другой из ее bibelots, [31] но отвлечься не смог и продолжал:
— Словно им захотелось поиграть со мной в кошки-мышки.
— Quoi donc?[32] — не поняла она.
— Ну, то, о чем я говорю. Раскрыть дружеские объятия. Ими можно задушить не хуже, чем всем остальным.
— О, вы растете на глазах, — отозвалась мисс Гостри. — Впрочем, мне нужно самой на них посмотреть. На каждого в отдельности, — добавила она. — То есть на мистера Билхема и мистера Ньюсема. Сначала, естественно, на мистера Билхема. Всего раз — по разу на каждого: мне этого достаточно. Полчаса, но воочию. А что мистер Чэд делает в Канне? — вдруг спросила она. — Приличные мужчины не ездят в Канн… с особами такого пошиба… такого, какой вы предполагаете.
— Не ездят? — повторил Стрезер, явно очень заинтересовавшись кодексом приличных мужчин, чем немало позабавил свою собеседницу.
