младший из собеседников принялся мысленно взвешивать, будет ли тактичным тотчас и тут же обещать старшему обеспечить помянутую гарантию от голодной смерти. Однако на всякий случай решил пока за наилучшее воздержаться, тем паче что к концу следующей минуты они уже двинулись в совсем ином направлении. Нарушая ход беседы, Стрезер вдруг вернулся к затронутой ранее теме — встрече Чэда с Сарой, поинтересовавшись, не дошло ли во время их свидания до так называемой «сцены». Чэд ответил, что, напротив, они были отменно вежливы, добавив, однако, что Салли не принадлежит к числу женщин, которые ошибочно думают, будто учтивостью можно пренебрегать. — К тому же у нее связаны руки. Я с самого начала, — лукаво заметил он, — постарался взять над ней верх.
— Ты имеешь в виду — она очень много от тебя получила.
— Меньше, не нарушая приличий, я, разумеется, и не мог ей дать; только, думается, она не ожидала, что я предоставлю ей столько удовольствий. И набросилась на них, прежде чем что-либо сообразила.
— И, потребляя, вошла во вкус, — сказал Стрезер.
— Вошла во вкус… и больше, чем ожидала. — И тут же последовало: — Только я не пришелся ей по вкусу. Ко мне, честно говоря, у нее явная неприязнь.
— Зачем же тогда она тянет тебя домой?
— Затем, что чувство неприязни возмещается чувством победы. Если ей удастся залучить меня туда, это будет ее победой.
Стрезер мысленно, не торопясь, прошелся по этой цепочке аргументов.
— Да, — кивнул он, — пожалуй, ты прав. Но какой смысл в подобной победе, если, опутанный, чувствуя ее неприязнь к себе и испытывая не меньшую к ней, ты по приезде неизбежно будешь с ней в натянутых отношениях.
— Ах, — возразил Чэд, — дома она это как-нибудь перетерпит. Одно то, что я завязну в Вулете, доставит ей сладкое чувство победы. Невыносим я для нее в Париже.
— Иными словами, ей невыносима…
— Вот именно…
Чэд мгновенно понял, что его поняли, и теперь оба собеседника ближе, чем когда-либо прежде, подошли к необходимости назвать мадам де Вионе. Однако в силу поставленных ими ограничений в воздухе лишь витало, что миссис Покок сильно
— Могу вам сказать, кто еще меня не выносит.
Стрезер сразу догадался и поспешил выразить несогласие.
— Нет-нет, Мэмми никаких дурных чувств… — он быстро спохватился, — ни к кому не питает. Мэмми — прелесть!
Чэд покачал головой.
— Потому-то мне и обидно. А она, без сомнения, меня недолюбливает.
— Тебе очень обидно? Ну а что бы ты сделал ради нее?
— Я любил бы ее, если бы она меня любила. Честное слово, — заявил Чэд.
Его собеседник задумался.
— Ты только что спросил меня, «дорога» ли мне, сама по себе, некая дама. Вот и меня мучает соблазн задать тебе тот же вопрос. Разве тебе не «дорога» некая другая дама?
Чэд пристально посмотрел на него, словно разглядывая в свете лампы, падавшем из окна.
— Только разница в том, что я этого не хочу.
Стрезер остолбенел.
— Не хочешь?
— Стараюсь не хотеть… вернее, старался. Изо всех сил. Чему вы удивляетесь? — непринужденно бросил молодой человек. — Вы же мне и подсказали. Да я и сам уже склонялся, — добавил он, — а вы подстегнули. Полтора месяца назад мне казалось, я из этого выпутался.
Стрезер внимательно его слушал.
— Нет, ты не выпутался.
— Не знаю… Но хочу знать, так это или не так, — сказал Чэд. — Если бы мне захотелось, очень захотелось, самому захотелось вернуться, я, наверное, знал бы.
— Возможно, — сказал Стрезер. — Но ты все равно ни к чему бы не пришел — разве только, что хочешь захотеть, да и то, — добавил он, — лишь пока здесь обретаются наши друзья. Тебе и сейчас все еще хочется захотеть? — И так как Чэд издал полускорбный-полусмеющийся звук, какой-то неясный и двусмысленный, и, схоронив лицо в ладонях, принялся потирать его неловким движением, словно пытаясь в чем-то утвердиться, Стрезер поставил вопрос ребром: — Да или нет?
Минуту-друтую Чэд сохранял ту же позу, но в конце концов поднял на Стрезера глаза и заявил:
— Мне этого Джима непереносимо много!
— Ну, знаешь, я не прошу тебя ни ругать их, ни аттестовывать, ни объяснять мне, что такое твоя родня. Я просто снова ставлю перед тобой вопрос: сейчас ты готов? Ты говоришь, ты их «увидел». Стало быть, то, что ты «увидел», лишило тебя силы сопротивляться?
Чэд посмотрел на него со странной улыбкой — впервые за все время в ней мелькнуло что-то приближающееся к озабоченности.
— А вы не можете дать мне силы сопротивляться?
— Подведем итоги, — продолжал Стрезер очень серьезным тоном и словно не слыша этой реплики. — Подведем итоги. Для тебя здесь сделали больше, чем, думается, я когда-либо видел, чтобы человек сделал — не попытался сделать, такое возможно, а с успехом сделал — для другого.
— Да, безмерно много. — Чэд не преминул отдать этому должное. — И вы еще прибавили.
И опять Стрезер продолжал, словно не слыша его слов:
— Только нашим друзьям это ни к чему.
— Да, совсем ни к чему.
— И на этом, так сказать, основании они требуют от тебя отречения и неблагодарности. А от меня, — добавил он, — найти способ тебя на это подвигнуть.
Чэд оценил его мысль.
— А так как вы не нашли способ подвигнуть себя, вам, естественно, не найти его для меня. Вот так- то. — И вдруг задал вопрос, попавший не в бровь, а в глаз: — Вы по-прежнему считаете, она не питает ко мне неприязни?
Стрезер замялся.
— Она?..
— Да… матушка. Мы говорили о Саре, но ведь это одно и то же.
— Положим, там, где речь идет о тебе, — не одно и то же, — возразил Стрезер.
На что его юный друг — хотя и не сразу, а словно мгновенно поколебавшись, — дал такой примечательный ответ:
— Если они питают неприязнь к моему дорогому другу, стало быть, одно и то же. — В этих словах была непреложная истина, и Стрезеру их было достаточно. Ничего больше и не требовалось. Ими молодой человек выразил свою приверженность «дорогому другу» сильнее и откровеннее, чем когда-либо прежде, признался в таких глубоких тождествах и связях, при которых даже можно позволить себе поиграть мыслью о разрыве, но которые, в определенный момент, могли еще закружить его сильнее, чем попавшего в водоворот.
— Вас они тоже не выносят… — продолжал он, — и из этого кое-что следует.
— Они, — сказал Стрезер. — Но не твоя матушка.
Чэд, однако, остался верен своему тезису — точнее, верен Стрезеру.
— И она… если вы не поостережетесь.
— Я и так остерегаюсь. Я, если угодно, все время настороже, — заверил его наш друг. — Потому-то я и хочу повидать ее еще раз.
Это заявление вызвало у Чэда тот же, что и раньше, вопрос:
