— Ну я ведь уже говорил, — сердито ответил Остин-Хар, — между нами все кончено. Мы ошиблись, мне это теперь абсолютно ясно. И ты тоже должна это понять.
— Ах, Джорджи! — воскликнула мисс Таттерсолл. — Ну не будь таким жестоким! Ты же знаешь, как я тебя обожаю!
Джорджи фыркнул.
— Ну что за вздор, Нора! Перестань! Ты же просто хочешь опубликовать свою никчемную книжонку! Я не понимаю, почему ты сама ее не издашь? У тебя же есть деньги!
Выпалив эти слова, Остин-Хар выскользнул из захвата и зашагал прочь, оставив сопящую мисс Таттерсолл стоять с открытым ртом.
Во время их разговора лже-Доринда, которую я в последний момент упустил из виду, по всей видимости, вертелась поблизости. Она-то и перехватила Джорджа, и он, судя по всему, не слишком обрадовался, наткнувшись на нее. А Нора, прикладывая к носу платок, побрела по залу.
Вообще-то я старался постоянно держать лже-Доринду в поле зрения и несколькими минутами ранее заметил, как она вступила в разговор с Эшфордом Данном. Они стояли далековато, и их слова невозможно было разобрать, но, насколько я понимаю язык жестов, Данн также был не в восторге от этой девицы. Неужели она намерена шантажировать всех подряд?
От моего собеседника не укрылось то, что я отвлекаюсь, и, дабы он не счел меня невежливым, я полностью переключился на него. Улыбнулся ему, как бы извиняясь, и представительный господин, ободрившись, продолжил рассказ о своем текущем творческом процессе. Вернулся также и Джайлз, который отлучался что-нибудь выпить, так что пока у меня больше не было возможности нормально пошпионить.
Я хоть уже и не прислушивался к разговору Остина-Хара с лже-Дориндой, но тем не менее отлично видел, что радости от беседы с ней он испытывает не больше, чем мисс Верьян до него. И интересно было бы узнать, от каких таких слов этой проходимки на его вмиг покрасневшем лице появилось выражение тревоги.
Глава 6
Этим же вечером, чуть позднее, укрывшись наконец в своем сомнительном убежище, в этой ужасной Золотой комнате, я приступил к просмотру рукописей, которые надлежало подвергнуть критическому разбору. Рукописей было девять, и я не сказал бы, что чтение этих «шедевров» доставило мне особое удовольствие. Один из текстов был довольно хорош и даже радовал своим качеством, в двух-трех имелись кое-какие недостатки (вполне устранимые, если их авторы готовы прислушаться к конструктивной критике), а остальные… Что ж, насчет остальных можно лишь повторить слова Александра Поупа: «Всегда есть надежда…»
Проходил час за часом, а я все трудился. Более или менее сносные тексты, как обычно и бывает, рецензировались без особого труда. С другими было сложнее — по крайней мере для меня. Каким образом высветить явные недостатки в духе конструктивной критики и при этом не задеть чувств автора? Кое-кто — тот же Декстер Харбо, к примеру, — наверное, не упустил бы случая раздраконить в хвост и в гриву неумелого литератора, но я, какое бы искушение ни испытывал, на такое не пойду. Высмеивать, конечно же, гораздо проще, чем объяснять и советовать, однако во мне слишком прочно укоренился наставнический инстинкт, несмотря на то что я уже давно не выступаю в роли наставника. В силу различных обстоятельств — и мой вампиризм тут не на последнем месте — я довольно рано оставил учительскую карьеру и полностью сосредоточился на литературном творчестве.
Я сидел за столом, уставившись в лежащие передо мной страницы одной из рукописей. Как и предупреждала меня мисс Верьян, это было ниже всякой критики.
— Саймон, — сказала она, выцепив меня во время прошедшего раута (надо отметить, что к тому моменту мы уже обращались друг к другу по именам, и вообще казалось, что чем больше хереса поглощает Изабелла, тем более свойской и непринужденной она становится). Так вот… — Саймон, — сказала мисс Верьян, — мальчик мой, я хочу кое о чем тебя предупредить. — И, склонив голову набок, она уставилась остекленевшим взглядом на свой фужер, напоминая слегка подвыпившего попугая.
— Так в чем дело, Изабелла? — вывел я ее из задумчивости.
— Что? — Мисс Верьян постаралась сконцентрироваться. — Ах да… предупредить… Я должна тебя предупредить. — Она вполне четко выговаривала слова. — Поскольку ты у нас новенький, Гермиона наверняка навесила на тебя «Альбатроса». — Изабелла захихикала и тут же прикрыла рот рукой. — О Боже, зачем я все это говорю?
— Что там еще за «Альбатрос», Изабелла? — поинтересовался я, сдерживая улыбку.
— Это и есть та самая бестолковая книжонка нашей бестолковой Норы, — зашептала мисс Верьян и поглядела по сторонам, видимо, опасаясь, что ее подслушают. — Абсолютно ничего стоящего. Тошнотворное сочетание отъявленного вздора и несусветной чуши, подобное которому тебе вряд ли когда еще попадется.
— Что ж, спасибо за предупреждение, — медленно произнес я, с некоторым беспокойством глядя, как мисс Верьян начала раскачиваться взад-вперед. Только бы не рухнула!
— Не за что, мой мальчик, абсолютно не за что. Всегда рада тебе помочь. — Изабелла склонилась поближе, обдав меня винными парами. — Просто знай, что не нужно щадить чувства Норы, когда будешь высказывать свое мнение о ее писанине. — Она замолчала и, благопристойно прикрыв рот рукой, тихо рыгнула. — Эта женщина вовсе не обладает тонкой и чувствительной натурой, так что можешь разнести ее в пух и прах. С ее-то миллионами ей на все наплевать.
После этого, слегка покачиваясь, мисс Верьян отошла, оставив меня в некотором замешательстве. Что, кроме явной неприязни, заключалось в ее словах? Неужели книга Норы Таттерсолл и впрямь так плоха?
Теперь, просидев до четырех часов утра, моргая затуманенными глазами, я понимал, что Изабелла вовсе не преувеличивала. Написанное Норой, похоже, и в самом деле было худшим из всего, что я когда- либо читал. Изабелла даже проявила излишнюю мягкость в своей оценке. Если Нора когда и имела какую- нибудь собственную оригинальную мысль, то та, конечно же, давно умерла от тоски и одиночества. Все в ее «произведении» было заимствованным, причем не из самых лучших источников.
Конечно, следует признать, что имена существительные и глаголы в большинстве предложений — по крайней мере там, где эти части речи вообще присутствовали, — вполне согласовывались друг с другом. Но во всем остальном текст был просто ужасен. По сравнению с мисс Таттерсолл такой писатель, как Джеймс Корбетт, тянул чуть ли не на нобелевского лауреата.
Как только представишь, что человек из года в год пишет-переписывает одну и ту же книгу… Нет, в это трудно поверить! Как можно быть настолько слепой? Настолько глупой? Как можно быть такой мазохисткой? Во время разговора с Остином-Харом и мисс Верьян она казалась более смышленой, чем это явствовало из рукописи. Впрочем, уж мне-то известно, как по-разному может проявлять себя человек в обычном общении и на листе бумаги.
Я потряс головой в тщетной попытке выкинуть оттуда ужасную мешанину слов. Нора описывала одного персонажа как «человека с лицом, которое могло бы остановить часы, и не просто любые часы, он, наверное, мог бы остановить Биг-Бен, такой он был безобразный, но женщины тем не менее находили в нем что-то привлекательное, словно он был одним из тех мужчин, которых можно увидеть по телевизору продающими что-то скучающим домохозяйкам из Клефама, которым больше нечем заняться».
И это еще было не самое худшее предложение.
Сейчас, будучи вынужденным оценивать столь отвратительный текст, я уже каялся, что вообще согласился участвовать в этой конференции. Хотя, если вспомнить, у меня не было особого выбора. Ураган по имени Гермиона налетел так неожиданно, закрутил-завертел… и вот теперь мне приходится сидеть и разбирать всю эту ахинею.
Я вздохнул и снова взялся за ручку. Ну что можно сказать этой женщине по поводу ее бестолковой писанины? Существуютли такие формулировки, которые заставили бы ее должным образом воспринять
