И всё; такой вот трогательно простой ответ.
Поезд, на котором уезжала Фледа, подошел; она поцеловала миссис Герет прощальным поцелуем. Миссис Герет сникла, потом, чуть помолчав, выжала из себя:
— Если мы его потеряли…
— Если мы его потеряли? — повторила Фледа, так как ее спутница снова замолчала.
— Вы все равно поедете за границу со мной?
— Меня очень удивит, если вы захотите видеть меня рядом. Но что бы вы ни попросили, в чем бы ни нуждались, я всегда все для вас сделаю.
— Я нуждаюсь в вашем обществе, — сказала миссис Герет.
А что, промелькнуло в голове у Фледы, если от меня, в наказание, потребуют покорности — подчинения, полной безропотности и это будет долгим искуплением? Но в словах миссис Герет, когда она продолжила, не было и намека на мстительность.
— Мы всегда, со временем, сможем вместе говорить о них, — сказала она.
— О старинных вещах?
Фледа ехала третьим классом. Минутку она постояла у вагона, разглядывая купе и толстую женщину с корзиной, уже занявшую в нем место.
— Всегда? — сказала она, снова поворачиваясь к миссис Герет. — Нет, никогда!
Она поднялась в вагон, куда сразу за ней вошли двое мужчин с большими сумками и коробками, надолго загородив ими дверь и окно, так что, когда она сумела снова выглянуть, миссис Герет уже не было.
Глава 20
Ответная телеграмма не пришла; остаток дня и весь следующий день ни от Оуэна, ни от его матери не было ни слова. Фледа, однако, не испытывала гнета от напряженного ожидания и, к своему удивлению, не чувствовала ничего, что говорило бы ей, или Мэгги, или зятю, что она возбуждена. Ее возбужденность выражалась в резких движениях — таких быстрых и легких, подобных вращению волчка: ей представлялось, будто она кружится так стремительно, что даже не чувствует, как движется. Переживания занимали только участок ее души, куда в этот день была наглухо захлопнута дверь; она не впускала туда даже собственный разум, чтобы разобраться в переживаниях; возможно, она что-то и расслышала бы, приложи ухо к перегородке. Вместо этого она со свойственным ей терпением пребывала в глухой каморке, откуда если и можно выглянуть, то совсем в другом направлении. И этим достигалось равновесие, для которого у нее не было названия: «равнодушие», «смирение», «отчаяние» были словами из забытого языка. Казалось, даже времени прошло немного: этапами собственного пути служили ступени поражения миссис Герет. Спектакль, заполнявший всю сцену, — вот что теперь стояло у Фледы перед глазами. Только о возрожденном великолепии Пойнтона она могла сейчас думать. Красота — вот что больше всего ее волновало, красота в тоннах, которую она потеряла, красота, которая, погруженная в большие фургоны, благополучно вернулась в родной дом. Но утрата эта была выигрышем для памяти о любви; благодаря ей, Фледе, в конце концов, в оправдание ее предательства старинные вещи вернулись в Пойнтон. Она приветствовала их с распростертыми объятиями; они составили компанию, в которой ей было тепло; их вид в этот тягостный момент перекрывал жалкое красное дерево в гостиной бедняжки Мэгги. Ее угасшее было увлечение этими вещами возродилось вновь, а вместе с ним возникло полное согласие с оценкой, которую дала ей миссис Герет. Фледа тоже, как сейчас чувствовала, исповедовала эту религию и, как всякий истово верующий, могла поклоняться своему божеству даже в пустыне. Да, свою любовь она вложила в сокровища Пойнтона. Ей действительно не требовался каталог, чтобы их пересчитать; все они, за много миль от нее, выстраивались перед ней в полном составе; каждый предмет, в свою очередь, был в ее глазах совершенен; а каталог она могла составить по памяти. Вот так она снова жила вместе с ними и думала о них, не справляясь, имеет ли на то право. То, что они могли бы быть ее, что они еще могут быть ее и что они, возможно, уже принадлежат другой, — ничего ей сейчас не говорило. Они были ничьи — истинно гордые, в отличие от низменных тварей — животных и людей; они не укладывались в узкие рамки. Не они принадлежали Пойнтону, а Пойнтон принадлежал им; они просто вернули себе свое. Радость за них возвращала Фледе состояние умиротворенности, в котором она неожиданно для себя растворилась.
Его нарушила телеграмма от миссис Герет: «Буду 11.30 тчк Вокзале не встречайте». Такое пожелание повергло Фледу в размышления; впрочем, она слишком хорошо знала своего старшего друга, чтобы ослушаться. У нее оставался всего час, за который она пыталась разгадать смысл странного распоряжения, и час этот показался ей длиннее всего предшествующего времени. Если Мэгги в день приезда Оуэна подумала об ее удобстве, то в нынешних обстоятельствах она проявила чудо деликатности. Крайне и неприятно озадаченная, несмотря на все разуверения сестры, сложившимся у нее впечатлением, что Фледа больше потеряла, чем приобрела от близости к великолепию Геретов, Мэгги решила показать, что дом Ветчей обладает большим и вернее понимаемым достоинством. В отличие от бедняжки Фледы, она ни в чьей свите не состояла, и гостья увидит ее ровно столько, сколько понадобится, чтобы с должным вкусом накрыть для ленча стол. И еще, как она объявила сестре, она побудила мужа и даже получила его согласие не показываться никому на глаза. Таким образом, Фледа ожидала предмет столь многочисленных маневров одна; период ожидания даже несколько продлился после того, как ровно в 11.30 дверь распахнулась и на пороге появилась миссис Герет. Она стояла с лицом, говорившим само за себя, и ни одного звука не слетело с ее губ, пока не удалилась служанка, чье внимание немедленно привлекла к себе оконная штора и чья возня вокруг нее, казалось, усугубляла многозначащее молчание; не дождавшись, однако, когда оно кончится, она, тараща глаза, ушла.
— Он это сделал, — проговорила миссис Герет, обводя комнату отрешенным, но отнюдь не невидящим взглядом и, сама того не желая, оценивая заполняющие ее предметы. Фледа же, со своей стороны, отметила про себя, что гостья, в типичной для нее манере, взглянула на обстановку Мэгги, прежде чем взглянуть на ее, Мэгги, сестру. Фледа все поняла и в первое мгновение не находила слов; она безмолвствовала, пока миссис Герет, колеблясь, решала, где ей сесть, выбирая место менее безвкусное, чем то, каким оказалось ближайшее. Опустившись на диван у окна, бедная женщина подняла наконец с лица вуаль, показав, как эти два последних дня его состарили. Только теперь ее глаза встретились с Фледиными.
— Всему конец.
— Они поженились?
— Они поженились.
Подчиняясь инстинктивному порыву сесть рядом, Фледа подошла к дивану; но остановилась перед миссис Герет, поднявшей к ней лицо — мертвую серую маску. Там сидела усталая старая женщина с опущенными на колени пустыми руками.
— Я ничего не знала, — сказала Фледа. — Ответа не было.
— Это и есть ответ. Единственный. Ответ на все.
Да, так и Фледа понимала; с минуту она стояла, уставив взгляд поверх головы миссис Герет куда-то вдаль.
— Его не было в Уотербате; миссис Бригсток, надо думать, прочла вашу телеграмму и оставила у себя. Но на мою, в Пойнтон, ответ пришел: «Мы здесь тчк Что вам угодно». — Миссис Герет оборвала речь, как если бы ей вдруг отказал голос; и тогда Фледа опустилась на диван и потянулась к ней — коснуться ее руки. Но отклика не встретила: никаких расслаблений быть не могло. Фледа ждала; они сидели лицом к лицу, как чужие. — Мне захотелось поехать туда, — продолжала миссис Герет. — И я поехала.
На этот миг усилия Фледы сводились к единственной цели — принимать все это с внешней беспристрастностью, говорить о случившемся как о происшествии с Оуэном и его матерью и ни в какой степени с нею самой. Что-то такое, по крайней мере, прозвучало в ободряющем тоне, с каким она спросила:
— Вчера утром?
— Вчера утром. Я видела его.
