опекуном был, а как ей стукнуло двадцать один год и она стала самостоятельной, нас уже не касается, куда она уехала. Ей до нас никогда дела не было, ни до кого, даже до Верил. Я решила прийти на похороны, потому что нехорошо выглядело бы, если никто из родственников не пришел бы проститься, пусть Проктор сердится. Хотя он прав. Мертвому не поможешь, если хоронить придешь, я только зря расстроилась. И сколько народу собралось! Делать, что ли, людям нечего?
– Значит, мистер Проктор не видел Салли с тех пор, как она уехала от вас? – выясняла Дебора.
– Нет. Да и зачем бы ему ее видеть?
– Полагаю, полиция спрашивала его, где он был в ту ночь, когда ее убили. Они всегда спрашивают. Конечно, это простая формальность.
Дебора могла не беспокоиться, что ее вопросы бестактны.
– Они чудно допрашивают. Говорят с тобой так, будто ты что-то знаешь. Задавали вопросы насчет Салли, ждала ли она от кого-нибудь наследства, с кем дружила. Словно она важная птица. Позвали Берил, спросили насчет звонка мисс Лидделл. Даже спросили у Проктора, что он делал в ночь, когда Салли умерла. Не скоро мы ту ночку забудем. У него авария с велосипедом случилась. Его дома до двенадцати ночи не было, явился в ужасном виде, губа распухла, велосипед весь покорежен. И часы потерял, очень мы расстроились – они ему от отца достались, настоящие золотые. Он всегда говорил, они очень дорогие. Поверьте мне, мы ту ночь ох как не скоро забудем.
Миссис Проктор совсем справилась со слезами и переживаниями после похорон и тараторила безумолчно – так случается с людьми, которые больше привыкли слушать, чем говорить. Дебора легко и уверенно вела машину. Руки лежали на руле, а синие глаза не отрываясь следили за дорогой, но Феликс почти не сомневался, что мыслями она далеко. Она сочувственно хмыкала, слушая рассказ миссис Проктор, потом подытожила:
– Какая нервотрепка для вас обоих! Вы, наверно, переволновались, что он так поздно вернулся. Как же это случилось?
– Он съезжал с холма где-то на пути в Финчуорти. Где именно, не знаю. На большой скорости спускался, а кто-то бросил осколок стекла на дорогу. Переднюю шину, конечно, прокололо, он потерял равновесие и упал в канаву. Он мог насмерть разбиться или покалечиться, я ему сказала, а если б так получилось, один Господь знает, сколько бы он там пролежал, дорога-то совсем в тех местах пустынная. Часами будешь валяться, ни одна душа не появится. Проктор не любит кататься по людным дорогам, да оно и понятно. Пока один не останешься, покоя не жди.
– А он любит кататься на велосипеде? – спросила Дебора.
– Безумно. И всегда любил. Конечно, теперь он далеко не ездит. С войны, когда в бомбежку попал. А уж в молодости – накатался! Но поблизости по-прежнему любит покататься, мы его в субботу дома и не видим.
В голосе миссис Проктор звучало облегчение, не ускользнувшее от ее слушателей. «Велосипед и дорожное происшествие – отличное алиби, – подумал Феликс, – но глупо подозревать Проктора – ведь после двенадцати он был уже дома. А от Мартингейла до дома по меньшей мере час, даже если авария придумана и он мчал всю дорогу на велосипеде. Да к тому же с чего бы ему ее убивать, не убил же он ее до того, как ее взяли в приют, а с тех пор он с ней и не виделся даже». Феликс проигрывал в уме вариант с наследством, которое переходит в случае смерти Салли – Берил Проктор. Но в душе он понимал, он ищет не убийцу Салли Джапп, а человека, которого полиция могла бы заподозрить в совершении преступления, имея на то серьезные основания, тем самым она отвлечется от других. Что касается Прокторов, то на них слабая надежда, но Дебора вбила себе в голову, что от них можно чего-то добиться. Ее, конечно, беспокоил фактор времени.
– Вы ждали мужа, миссис Проктор? Вы к полуночи совсем, наверно, покой потеряли, раз у него нет привычки поздно возвращаться?
– Да он часто поздненько приходит и всегда говорит, чтобы я его не ждала, я и не жду. Почти каждую субботу хожу с Берил в кино. У нас есть телевизор, но ради разнообразия надо из дому раз в недельку выбираться.
– Значит, вы спали, когда вернулся ваш муж? – мягко гнула свою линию Дебора.
– У него свой ключ, конечно, так что ждать его не обязательно. Но если бы я знала, что он так поздно придет! Обычно я часов в десять ложусь, когда Проктора еще нет. К тому же в воскресенье утром спешить никуда не надо, но я не сова. Я так полицейским и сказала: «Я не сова». Они тоже спрашивали об аварии, в которую попал Проктор. Инспектор нам посочувствовал. «До двенадцати его дома не было», – я сказала им. Так что они сами могли убедиться, что ночь у нас тяжелая выдалась и без этого убийства Салли.
– Мистер Проктор, наверно, разбудил вас, когда вернулся домой? Представляю, как вы расстроились, когда увидели его.
– Еще бы! Я услышала, что он в ванной моется, окликнула его, он и вошел ко мне в спальню. Лицо чудовищное, зеленое, в кровавых подтеках, весь дрожит. Не представляю, как он домой добрался. Я встала, вскипятила ему чайник, пока он мылся. Я запомнила время, потому что он спросил у меня. Он же свои часы потерял, а у нас на кухне ходики и в гостиной часы. На них было десять минут первого и на кухонных – то же самое. Я так перепугалась. Легли мы в половине первого, я и не верила, что на следующее утро он подымется. А он поднялся как ни в чем не бывало. Он всегда первым вниз спускается, ставит чайник. Никому не доверяет чай заваривать, вот и принес мне чашку крепкого чая. Но я бы ни за что не поверила, что он сможет утром в воскресенье рано встать – ведь ночью на себя не был похож! Его до сих пор дрожь бьет. Вот почему он не явился на дознание. А утром полицейские пришли и сообщили нам о Салли. Долго мы ту ночь помнить будем.
4
Они подъехали к Кэннингбери. У светофора на углу Хай-роуд и Бродвея, где особенно большое движение, пришлось долго ждать. Видно, в эти часы все тут делали покупки, район был густонаселенный. Тротуары были буквально запружены домохозяйками, которые то и дело, точно их толкал животный, первобытный инстинкт, чертовски медленно переходили дорогу. Магазинчики по обе стороны улицы находились в жилых домах, и их огромные витрины выглядели довольно нелепо рядом со скромными крышами и маленькими окнами. Ратуша, будто построенная по чертежам комитета безумных, находившихся под парами алкоголя и патриотической спеси, возвышалась в своем гордом великолепном одиночестве над разбомбленными зданиями, к реконструкции которых только приступали.
Смежив веки от зноя и шума, Феликс твердил сам себе, что Кэннингбери один из самых цивилизованных пригородов, с прекрасно поставленной обслугой, и не каждый согласится жить в тихом георгианском доме в Гринвиче, где с реки тянутся белые хвосты тумана и куда наведываются лишь самые верные друзья. Он повеселел, когда в светофоре загорелся другой свет, и они, следуя указаниям миссис Проктор, вскоре свернули налево от магистрали. Здесь двигались обратным потоком от торгового центра женщины с нагруженными сумками, теснились магазинчики женской одежды и парикмахерские с псевдофранцузскими названиями на вывесках, прибитых над окнами бывших жилых помещений. Через несколько минут они снова повернули на тихую улочку, где тянулись, пока хватало глаз, ряды стандартных домишек. Они были построены по одному проекту, но выглядели все по-разному, потому что перед каждым красовался не похожий на соседний палисадник. Все были ухоженные. Несколько хозяев обозначили свою индивидуальность, посадив араукарии чилийские, пристроив крошечных каменных гномов ловить рыбу из бассейна, соорудив искусственные гроты, но большинство удовлетворяло свое тщеславие буйством цвета и ароматов, посрамлявших скучную безликость коттеджей. Занавески свидетельствовали о продуманном, хотя часто и безвкусном выборе и стирках, их дополняли занавески из собранного в складку кружева или сетки, целомудренно задернутые от любопытных глаз пошлого мира. Уиндермиер-Крисчент выигрывала на фоне других улиц – она была спланирована по индивидуальному проекту, ее жители упорно держались за свою исключительность.
Так, значит, здесь был дом Салли Джапп, так плачевно закончившей свой бунт против его уклада.
