– И все? Не у него одного. Скажи ему, меня она около шести часов мучила. И еще не конец. Скажи, пусть помалкивает и перестанет трепыхаться.
– Может, лучше сам ему скажешь? – ласково спросила Дебора. – Я ведь не твое доверенное лицо и уж подавно не его.
Стивен негромко чертыхнулся и подошел к телефону. Остановившись в холле, чтобы поудобнее взять поднос, Дебора услыхала его торопливые увещевания.
– Хорошо. Хорошо. Скажите им, если хотите. Я не останавливаю вас. Они, не исключено, подслушивают наш разговор… Нет, я не говорил, но это не должно иметь для вас значения… Юный рыцарь, да и только… Дорогой мой, меня совершенно не интересует, что вы скажете им, когда и как, но умоляю, не надоедайте мне со всей этой историей. До свидания.
2
Далглиш и Мартин сидели в небольшом зале гостиницы «Охотники за луной», им было явно не по себе: желудки вроде бы полные, а еда – жвачка какая-то. А их-то уверяли, что миссис Пиггот, державшая со своим мужем гостиницу, слывет радушной хозяйкой – кормит щедро, хотя и просто. Последнее замечание насторожило джентльменов, им столько на своем веку в вечных мотаниях по стране довелось испытать сюрпризов этой самой «простой английской кухни»! Мартин, судя по всему, страдал от нее сильнее. В годы военной службы во Франции и Италии он привык к континентальной кухне, наслаждался которой и во время своих отпусков за границей. Почти все свободное время и все свободные деньги он тратил именно на это. Они со своей веселой, непоседливой женой были заядлыми и неприхотливыми путешественниками, знали, что их примут и вкусно накормят практически в любом уголке Европы. Пока что, как ни странно, их нигде не постигало разочарование. Сейчас, ощущая тяжесть в желудке, Мартин с тоской вспоминал cassulet de Toulouse[18], при мысли о poulard en vessu[19], которую он попробовал в первый раз в скромной гостинице в Ардене[20], у него засосало под ложечкой. Желания Далглиша были куда проще и четче. Он жаждал простой, прилично приготовленной английской еды. Миссис Пиггот особенно пеклась о своих супах. Оно и видно – содержимое суповых пакетиков всегда было хорошо размешано, почти без комков. Она даже экспериментировала с приправами и готовила супы из свежих помидоров (суп оранжевого цвета) и бычьих хвостов (красновато-коричневый), до того густые, что ложка стояла, и до того острые, что обжигало рот и глаза. Вслед за супом были поданы бараньи котлеты, живописно угнездившиеся в картофельном холмике и выложенные по обеим сторонам консервированными бобами, неправдоподобно крупными и светлыми. На вкус они напоминали соевую муку. От них тянулось нечто зеленоватое, имеющее весьма отдаленное сходство с каким-либо овощем и плохо сочетающееся с серой подливой. Затем подали пай с начинкой из яблока и черной смородины, не ведавших о возможности союза меж собой до того, как заботливая рука миссис Пиггот соединила их и, не поскупившись, прикрыла синтетическим кремом.
Мартин усилием воли заставил себя переключиться с созерцания этих кулинарных кошмаров на занимавший их обоих сюжет.
– Странно, сэр, что доктору Макси понадобилось звать Херна, чтобы тот помог ему с лестницей. Ведь с ней справиться крепкому мужчине и одному под силу. Самый короткий путь к старым конюшням по черной лестнице. А он вместо этого пошел искать Херна. Такое впечатление, будто без свидетеля боялся этот труп обнаружить.
– Очень может быть. Даже если не он убил девушку, ему нужен был свидетель когда он входил в комнату, не зная, что его там ждет. К тому же он был в пижаме и халате. Вряд ли это самая удобная одежда для того, чтобы лазить по лестницам и в окна.
– Сэм Боукок подтвердил в основном рассказ Макси. Но это ничего не значит, пока не будет установлено, когда наступила смерть. Однако доказывает, что в одном Стивен не лжет.
– Сэм Боукок любые слова любого Макси подтвердит. Этот человек – находка для адвоката. Помимо его умения говорить мало, но при этом создавать впечатление абсолютной, самой искренней правдивости, он действительно убежден, что никто из Макси не виноват. Вы же слышали его слова. «В этом доме – порядочные люди». Истина, не требующая доказательств. И он не отступится от нее, даже представ перед Всемогущим Богом на престоле Судии. А Олд-Бейли[21] его не пугает.
– Думаю, он даст честные показания, сэр.
– Конечно, ты так думаешь, Мартин. Он бы мне больше по душе пришелся, если бы не смотрел на меня как-то странно – словно немного забавляется, немного сочувствует мне. Такой точно взгляд я замечал у стариков из глубинки. Да ты и сам сельский житель. Уверен, можешь растолковать мне, что он означает.
Без сомнения, Мартин мог, но скрытность была самой доблестной чертой его характера.
– По-моему, он очень музыкальный старик. Проигрыватель у него отменный Забавно что в такой развалюхе – такой отличный современный аппарат, с отличным звуком.
Проигрыватель и полки с долгоиграющими пластинками и правда бросались в глаза в гостиной, в которой почти все предметы были реликвиями прошлого. Видно Боукок к свежему воздуху относился столь же уважительно, как и многие сельские жители. Два крохотных оконца были закрыты, и никаких признаков, что их вообще когда нибудь открывали. Старые-престарые обои с веночками из выцветших розочек. Трофеи и сувениры первой мировой воины – отряд кавалеристов на старой фотографии, медали под стеклом, репродукции грязновато-бурых портретов короля Георга V и королевы.
Семейные фотографии; постороннему вряд ли удалось бы определить степень родства запечатленных на них персонажей. Кто этот серьезный молодой человек с бакенбардами возле своей невесты, девицы, одетой по моде эдуардианского времени[22], – отец или дед Боукока? Хранил ли он память и фамильную верность этим сепиям, на которых застыли группы мужчин в котелках и выходных костюмах и их крепкие плоскогрудые жены и дочери? Над камином висели снимки более позднего периода. Стивен Макси, переполненный гордостью по случаю своей первой прогулки на лохматом пони, рядом несомненно Боукок, хоть он тут и моложе. Дебора Макси (волосы собраны в конский хвост), наклонясь с седла, берет розочку. В скоплении старых и новых предметов сказывалась привычка бывалого солдата бережно хранить свое личное имущество.
Боукок пригласил их в дом с приятной учтивостью. Он ужинал. Хоть он и жил бобылем, на стол он выставил все, как обычно делают женщины, что под рукой было. На нем красовались буханка черствого хлеба, банка с вареньем и ложка сверху, стеклянный с орнаментом кувшин с ломтиками свеклы; другой кувшин – с весенним луком; огурец, аккуратно сложенный в маленькую банку. В центре – миска с салатом- латуком соревновалась за лидерство на этом пиршестве с огромным, домашней выпечки пирогом. Далглиш вспомнил, что дочка Боукока замужем за фермером из Нессингфорда и приглядывает за отцом. Пирог, должно быть, олицетворял самый свежий пример дочерней заботы. Вдобавок к этим разносолам, судя по запаху и по тарелкам, Боукок только что расправился с жареной рыбой и картошкой.
Далглиша и Мартина уютно устроили в тяжелые кресла, стоящие по обе стороны камина, – Даже в этот теплый июльский день в камине был разведен огонек, его слабый белесый пламень почти не был виден в потоке солнечного света, льющегося из окна, обращенного на запад. Им предложили по чашечке чая. После этих церемоний Боукок безусловно счел, что знаки гостеприимства не прошли бесследно, теперь долг его дорогих гостей сообщить, зачем они пожаловали. Он снова принялся за еду, отламывая куски хлеба худыми смуглыми пальцами, машинально, рассеянно отправляя их в рот, молча и сосредоточенно пережевывая. Он не позволял себе лишних замечаний, вдумчиво отвечал на вопросы Далглиша, отчего казалось, что у него просто нет никакого интереса к этой беседе, не то что ему не хочется быть полезным. Он разглядывал обоих полицейских с откровенной усмешкой, оценивающе, и это несколько смущало и очень даже раздражало Далглиша, которому в ляжки впивался конский волос кресла, а от жары пот тек по лицу ручьями.
Неторопливый обмен вопросами и ответами не дал ничего нового, ничего неожиданного. Стивен Макси был здесь в тот вечер. Он пришел, когда передавали девятичасовые новости. Боукок не помнил,
