– Не глупите, Херн. – Стивен Макси поднял мертвенно-бледное, изможденное лицо. – Неужели не понятно, что ему достаточно и того, как мы реагируем на этот рассказ? – Он повернулся к Далглишу в мгновенном приступе гнева. – Чьи пальцы? – спросил он требовательно. – Сколько можно разыгрывать этот фарс? Чьи руки?
Далглиш оставил его слова без ответа.
– Наш убийца подошел к двери и включил свет. Надо было бежать. Но тут, быть может, на него нашло сомнение. Может, решил удостовериться, действительно ли Салли Джапп умерла. А может, ребенок дернулся во сне, и, повинуясь движению души, он не захотел оставлять его подле мертвой матери. Не исключено, что им руководили более эгоистические соображения – ребенок своими криками мог поднять на ноги весь дом. Словом, не важно, по какой причине он на мгновение снова включил свет. Включил и выключил. Виктор Проктор, который поджидал в тени деревьев на краю лужайки, принял это за условный знак. У него не было часов. Он ждал сигнала. И он пошел вдоль газона, по-прежнему прячась в тени деревьев и кустов, к черному ходу.
Далглиш выдержал паузу, а его слушатели посмотрели на Проктора. Он выглядел куда увереннее, перестал нервничать и изображать из себя свирепое чудище. Он спокойно и просто рассказал эту историю словно воспоминания той жуткой ночи напряженный, острый интерес собравшихся помогли ему избавиться от смущения и вины и теперь ему не надо было оправдываться перед ними, и он уже не вызывал такого раздражения. Они в общем-то были товарищи по несчастью – он тоже оказался жертвой Салли Джапп. Они слушали его, испытывая такие же отчаяние и страх, которые гнали его к дверям Салли.
– Я подумал, что не заметил, когда первый раз вспыхнул свет. Она ведь сказала, что должно быть две вспышки, ну, я и подождал маленько. Потом подумал, лучше уж я попытаю судьбу. Смысла не было тянуть. Я и так уж слишком далеко зашел, глупо отступать. Пусть убедится, что я не наврал. Тридцать фунтов раздобыть – дело нешуточное. Взял сколько смог со счета на почте. Там только десять было. Дома кое-что было – собирал на новый телевизор. Прихватил и эти деньги, а еще заложил часы в Кэннингбери. Хозяин магазинчика увидел, что я сам не свой, и дал мне меньше, чем они стоят. И все-таки у меня было достаточно, чтобы она заткнулась. Приготовил для нее расписку. После нашего скандала в конюшне не хотел рисковать. Я так решил – отдам ей деньги, заставлю ее расписаться и отчалю домой. А если еще раз попробует со мной шутки шутить, припугну, что подам на нее в суд за вымогательство. Тогда-то мне расписка и пригодится, я, конечно, не думал всерьез, что до этого дело дойдет. Ей просто нужны были деньги, а потом она оставит меня в покое. Какой смысл еще раз ей пытаться меня выставить?! Не могу я деньги раздобывать по первому свистку, она это прекрасно знает. Наша Салли была неглупой девчонкой. Дверь была отперта, как она и говорила. Я прихватил с собой фонарик, так что без труда нашел лестницу и поднялся к ней наверх. Она еще днем показала мне дорогу. Я в два счета сориентировался. В доме стояла гробовая тишина. Точно все вымерли. Дверь в комнату Салли была закрыта, из замочной скважины и из-под двери свет не пробивался. Я удивился. Подумал – стучать или нет, но побоялся шуметь. Так тихо было, что мороз по коже продирал. Все-таки я открыл дверь и тихонько позвал ее. Она не ответила. Я пошарил фонариком по комнате. Она лежала на постели. Сначала я решил, что она спит, – ну, вроде как отсрочку смертельному приговору дал. Подумал, может, на подушку положить деньги, а потом решил: какого черта? Ведь это она просила меня прийти. Ее забота – сидеть и ждать меня. К тому же хотел поскорее выбраться из этого жуткого дома. Не знаю, когда я понял, что она и не спит вовсе. Подошел к постели. Вот тут-то меня и шарахнуло: ба, она мертва! Странное дело, почему ошибиться нельзя в таких вещах. Понял, что она не заболела и не потеряла сознание. Салли была мертва. Один глаз закрыт, а другой чуть-чуть приоткрыт. Она словно смотрела на меня, и я закрыл веко левой рукой. Не пойму, почему я дотронулся до нее. Глупость какая-то. Просто решил закрыть ей глаз. Простынку ей подоткнули под самый подбородок, точно кто-то хотел, чтобы ей уютнее было. Когда поправлял простыню, увидел, что у нее на шее синяк. До того слово «убийство» не приходило мне в голову. А когда до меня дошло, я совсем перепугался. Мне бы сообразить, что работа сделана правой рукой и что меня никто не заподозрит, но, когда душа в пятках уже ничего не соображаешь. В руках ведь у меня фонарик был, так вот, меня такой колотун взял, что вокруг ее головы маленькие пятна света заскакали. Не мог дрожь унять. Пытался успокоиться, решить, что же мне делать теперь. Потом сообразил – она мертва а я в ее комнате с пачкой денег. Дураку ясно, что обо мне подумают. Главное – унести ноги. Не помню, как у двери очутился, но не тут-то было. Услышал в коридоре шаги. Тихие шаги. Может, у меня уши заложило. До того взвинчен был что слышал только, как сердце колотится В ту же секунду замкнул дверь и прислонился к ней, сдерживая дыхание. С той стороны остановилась женщина. «Салли! Ты спишь, Салли?» – спросила она тихонько. Уж не знаю, кто это был, но она зря рассчитывала, что Салли ее услышит. Может, она и не больно хотела, чтобы та ее услышала. Я гадал над этим уже потом, а тогда не стал ждать. Начнет барабанить в дверь, разбудит мальчишку или поймет, что что-то стряслось, и поднимет весь дом на ноги. Надо сваливать. Я, к счастью, всегда в форме, высоты не боюсь. Да там и не так уж высоко. Вылез из бокового окна, его деревья прикрывают, за сточную трубу держаться можно было. Руки не поцарапал, да и в кедах легко было цепляться за трубу. Напоследок, правда, сорвался, вывихнул лодыжку, но в тот момент даже не почувствовал. Стремглав бросился к деревьям, потом обернулся – комната Салли была по-прежнему в темноте, вроде бы я был в безопасности.
Я припрятал свой велосипед в живой изгороди у газона, а когда нашел, скажу вам, обрадовался до смерти. Только на велосипеде я понял, что вывихнул ногу. Не мог нажать на педаль. И все-таки поехал. Принялся думать, что мне делать. Нужно алиби. У Финчуорти инсценировал катастрофу. Совсем нетрудно было. Там есть тихий отрезок дороги, по левую сторону – стена. Я со всего размаха врезался в нее, переднее колесо погнулось. Потом порезал перочинным ножом шину. О себе беспокоиться не надо было. Я и так смахивал на жертву катастрофы. Лодыжка распухла, чувствовал себя погано. Видно, недавно дождик шел, убей меня бог не заметил, хотя промок и продрог. Пришлось, конечно, попыхтеть, пока я доволок велосипед до Кэннингбери, домой попал около двух ночи. Старался не шуметь, так что оставил велосипед в палисаднике. Боялся разбудить миссис Проктор до того, как переставлю часы внизу – их у нас двое. В спальне-то нет ни будильника, ни простых часов. Я обычно завожу каждый вечер свои золотые наручные и кладу на тумбочке у постели. Если бы удалось войти, не разбудив жену, все было бы в порядке. Но не везло мне! Она, видно, не спала и прислушивалась, потому что подошла к лестнице и позвала меня сверху. Тут уж терпение мое лопнуло, я заорал, чтоб немедленно ложилась, я скоро поднимусь. Послушалась – она всегда слушается, – но я-то знал, что очень скоро она вниз пожалует. Все-таки какое-то время я выиграл. Пока халат свой нацепит да спустится в шлепанцах по лестнице, я переведу часы на двенадцать ночи. Ей, видите ли, обязательно надо меня попоить чаем. Я-то дергался, как бы мне ее в постель отправить, пока городские часы не пробили два часа ночи. И как она не заметила мой жуткий вид! Все-таки мне удалось прогнать ее назад в спальню довольно скоро, и она успокоилась. А уж мне-то было не по себе, доложу я вам! Не дай бог вторую такую ночь пережить! Можете что угодно говорить о нас и о том, как мы относились к Салли. Но она не очень-то с нами бедовала, сдается мне. Нашла сука себе могилу.
Он выкрикнул грязное слово, а потом еще что-то пробормотал – может, извинения – и закрыл лицо своей жутковатой правой рукой. Какое-то время все молчали, потом Кэтрин сказала:
– Вы не приходили на дознание. Нас это удивило, но кто-то сказал, что вы нездоровы. Боялись, что опознают? Но вам была известна причина смерти Салли, и вы понимали, что вы вне подозрений.
Пока Проктор рассказывал о своих приключениях, он очень волновался, отчего говорил легко и свободно. А теперь надо было оправдываться, и он снова ощетинился и стал грубить.
– Почему это я должен был идти? Да я чувствовал себя неважно, не до разговоров было. Я-то знал, отчего она умерла. Полиция нам свою версию изложила – в воскресенье утром прислала ко мне парня. Он долго не тянул, сразу спросил, когда я ее в последний раз видел, ну, а у меня все уже готово. Вы небось считаете, что я должен был выложить ему все начистоту. Нашли дурака! Салли, пока жива была, помучила нас изрядно, ну а теперь от нее, мертвой я не хотел неприятности иметь. Не считав нужным свои личные дела на всеобщее обозрение в суде выставлять. Как вам объяснить? Люди ведь все выворачивают.
– А еще хуже, когда они понимают слишком хорошо, – сказал сухо Феликс
Худое лицо Проктора вспыхнуло Поднявшись, он повернулся спиной к Феликсу и обратился к Элеоноре Макси:
– Простите я пойду. Не хотел вам мешать. Мне просто надо было повидать инспектора. Уверен, все закончится благополучно, но я вам тут не нужен.
«Говорит так, словно тут кто-то рожает», – подумал Стивен. Желание доказать свою независимость
