богатейшим человеком в Европе. Его состояние по меркам XVIII века можно сравнить с состоянием семейств Фугер[2] и Ротшильд.
Помимо страсти к накоплению, принца Уильяма обуревала еще одна страсть – мягко говоря, небезразличное отношение к противоположному полу; женщины отвечали ему взаимностью, а количество внебрачных детей принца даже по тем временам можно считать рекордным. У принца было трое детей от его супруги, принцессы Датской, и еще 23 ребенка на стороне. Принц не оставлял своих отпрысков на произвол судьбы. Все незаконнорожденные дети получали дворянство и титулы, которые их любвеобильный отец покупал у своего августейшего должника, австрийского императора Франца.
Косвенным следствием августейших связей стало сближение принца с Майером Ротшильдом. Наставником восьмерых детей фрау фон Риттер-Линденталь, одной из плодовитых возлюбленных Уильяма, был гувернер Будерус. Его сын Карл добился поста придворного казначея и благодаря своей рачительности и экономности стал правой рукой принца.
Карл Будерус добился повышения доходности одной из молочных ферм принца на 120 талеров, прекратив практику округления цены на продукцию. Это достижение произвело на принца такое впечатление, что он доверил Будерусу, в дополнение к обязанностям казначея, ведение своих личных счетов. Не кто иной, как Будерус, предложил ввести в Ханау налог на соль, благодаря чему его светлость также внакладе не остался. Именно Будерус познакомил принца с Майером Амшелем, который часто появлялся в Ханау со своими диковинками. Будерусу понравился и этот еврей, и, особенно, старинные монеты, которые он получал от него в подарок к каждому очередному празднику, а праздников в году тогда было много. Благодаря Будерусу меняльная контора Майера получила от его светлости право на проведение финансовых операций с Лондоном. Ротшильд, наконец, прорвался в сферу государственного банковского бизнеса. Прибыль самого Майера в этом деле была не столь велика, как могло бы показаться.
Принц Уильям отнюдь не был озабочен судьбой еврея Майера. Ему просто нравилось умножать количество векселей, что в конечном итоге вело к демпингу и снижению доходности сделок с обменом валют. Благодаря участию Будеруса этот бизнес еще какое-то время приносил известные дивиденды. Затем, казалось, неиссякаемый поток превратился в скудный ручеек. Произошло событие, в результате которого дистанция, отделявшая бедного маленького Майера от его высочества, превратилась в зияющую бездну.
Отец Уильяма ушел из жизни и оставил сыну огромное состояние, а также роскошный дворец и титул ландграфа Гессен-Касселя. Уильям в сопровождении огромной свиты, в составе которой были его жена, любовница, многочисленные наследники, внебрачные дети, придворные, – все они дружно покинули Ханау и окрестности Франкфурта. И весь этот великолепный придворный коллектив перебрался в грандиозный дворец в Касселе.
В том же достопамятном году Майер и Гутеле упаковали свою нехитрую домашнюю утварь и переехали в новый дом, побольше, на этот раз с крышей зеленого цвета. Это было заурядное унылое новоселье, в котором не было на первый взгляд ничего примечательного для Еврейской улицы и которое не шло ни в какое сравнение с церемониальным переездом принца Уильяма в родовой замок. И тем не менее, новоселье Майера, а не Уильяма оказалось знаковым событием, отозвавшимся в истории, и таковым оно остается и по сей день.
Рождение династии
Много позже, будучи уже в почтенном возрасте, Майер, оглядываясь назад, вспоминал это время как лучшие годы своей жизни. Ему перевалило за сорок, у него был свой дом, не лишенный определенного уюта, он пребывал в приподнятом состоянии духа. С одной стороны, идея превращения семейства Ротшильд в тех Ротшильдов, о которых теперь знает каждый, пребывала пока в зачаточном состоянии. С другой стороны, они уже выбивались из нищеты и запустения, которое было привычным состоянием жителей гетто.
Уродливый грязный двор на Посудной улице остался в прошлом. Дом с зеленой крышей был намного опрятнее прежнего. Окна выходили на улицу, в доме было три этажа, и он, в определенной степени, отражал положение Майера как преуспевающего коммерсанта. На самом деле здесь, как и повсюду в гетто, ощущался дефицит пространства – дом с зеленой крышей, хоть и возвышался над близлежащими домами, выглядел непропорционально узким, а комнатушки были маленькими и темными. Две спальни, в которых располагались родители и постоянно растущая команда наследников Ротшильдов (на свет появились уже двенадцать детей, выжить удалось десяти). Шкафчики с посудой и прочей утварью были втиснуты в проем под старой скрипучей лестницей или были встроены прямо в стену. О тишине приходилось только мечтать. За стенами дома, на Еврейской улице, что-то все время грохотало, вздрагивало, тишина здесь наступала лишь поздним вечером. Лестница и перекрытия постоянно поскрипывали.
Парадная дверь с шумом открывалась и закрывалась, а колокольчик над дверью не всегда оповещал о приходе очередного покупателя, он мог также предупреждать о возможных погромах или появлении полиции. После очередного звонка Майер исчезал из дома, и так происходило по сто раз на дню. Еще никогда он так не был захвачен работой. Чтобы содержать дом и кормить семью, он поставил еще один прилавок. Он торговал монетами, раздавал векселя и продавал ношеную одежду. Ему приходилось работать в одиночку, поскольку его брат Кальман умер в 1783 году, а другой его брат, Моше, ушел из дома. Майер успевал повсюду, пот струился ручьями по его лицу, а сквозь бороду проступала загадочная улыбка. Так или иначе, у него были все основания радоваться тому, как шли его дела.
Магазинчик стал намного просторнее, и покупатели охотнее заходили к нему. Удалось раздобыть новую одежду для старшего Шенкеле, выполнявшего роль кассира. Вскоре Майер избавился от беспорядка, который обычно сопровождал торговлю ношеной одеждой и прочей рухлядью. На его прилавках появился хлопок, затем вино и табак, и рейтинг магазина рос одновременно с появлением благородных ароматов, распространявшихся по всему дому.
На первом этаже была кухня размером четыре на полтора метра, в которой был очаг и невиданная роскошь – насос, подававший воду в дом. Ротшильды входили в число нескольких благословенных семей, которым не надо было носить воду из колодца.
Кухня, разумеется, была вотчиной Гутеле – хозяйки дома. Так же как и неизменно прибранная комнатка на втором этаже (позже ее станут называть зеленой комнатой из-за блеклых тонов обоев и еще потому, что Гутеле отказалась переехать из этой комнаты даже тогда, когда ее сыновья обрели власть, позволявшую им управлять деловой жизнью Европы из своих роскошных дворцов).
Субботними вечерами, после традиционной молитвы в синагоге, Майер приглашал местного раби к себе в дом. Они сидели, склонившись друг к другу, за зеленым столом и до поздней ночи дискутировали о фундаментальных принципах бытия. Даже по будням, завершив свои труды, связанные с монетами, хлопком и векселями, Майер нередко сидел с Талмудом в руках и упоен-но декламировал строки мудрейшей из книг, а все его семейство раскрыв рот внимало звучанию древнееврейских стихов.
Но Майер не был «книжным червем». В Гриншилде была терраса, выходившая на задний двор. В те времена во Франкфурте евреям не разрешалось ступать на землю общественных садов и парков, и эта терраса служила «семейной загородной виллой». Здесь Майер играл с детьми, в то время как Гутеле, как и подобает хорошей еврейской жене, тихо сидела в уголке и занималась рукоделием и чинила детскую одежду. На террасе Майер рассказывал дочерям, как ухаживать за цветами и разбираться в растениях, с которыми он был знаком не хуже, чем со старинными монетами. Здесь же семейство отмечало праздник кущей, который следовало проводить на открытом воздухе, в сени деревьев.
У дома была еще одна особенность, благодаря которой он приобретал известную респектабельность. На другой стороне маленького двора располагалась их семейная касса, первый банк Ротшильдов, закуток площадью девять квадратных футов. В нем стоял большой железный сундук с механизмом, устроенным таким образом, что его нельзя было открыть с той стороны, где был висячий замок. Открывалась крышка с задней стороны сундука, прилегавшей к стене. Он исправно служил приманкой и западней. На стенах были развешаны фальшивые полки, за которыми была потайная дверь, которая вела в настоящее хранилище. В доме Майера было два подвала. Один, о котором знали все, был предназначен отчасти для маскировки, там хранились амбарные книги и записи, не представлявшие серьезной ценности. О втором, напротив, не знал никто, кроме хозяина. Там хранились документы и контракты, имеющие отношение к принцу Уильяму.
Невидимые нити протягивались от подземного тайника на заднем дворе дома с зеленой крышей к высоким башням замка принца Уильяма. Лишь единицы знали об этом. И никто не подозревал, что
